Это хуже всего – когда не можешь плакать. В детдоме обычно ревут только совсем малыши, потому что ещё верят, что если заплачут, то им помогут, защитят от чего-то.

Я уже не верил. В детдоме, кто не верят, берут нож.

[8]

Ночью я опять не спал. Ворочался, и как бы ни старался лечь поудобней, матрас казался слишком жестким, одеяло слишком жарким, ночь слишком тёмной, мысли слишком громкими, а жизнь слишком тяжелой. Как будто всё вокруг пыталось усилить мои мучения.

Что я сам про себя тогда думал? Не знаю. Честно говоря, я так мучился, потому что не мог решить, что мне нужно думать.

Я пытался представить масштаб случившегося и пугался собственного поступка. С другой стороны – не всё ли равно? Не надо было ко мне лезть.

Вся эта внутренняя борьба началась только из-за столкновения меня-старого со мной-новым. Я поступил так, как поступил бы прежний Ваня из детского дома, но оценивал случившееся другой человек – новый я.

В детском доме, пырни я кого ножом, точно бы не стал об этом думать всю ночь — там это было в порядке вещей. У старшиков вечно случались какие-нибудь драки с поножовщиной. Правда, чаще всего никто не умирал (хотя и это бывало), но вот скорые к нам каждую неделю туда-сюда катались. Когда случалось подобное ЧП, все ребята и даже работники детдома высыпали на улицу смотреть, как очередного раненого собираются погружать в карету. В детдоме только одно развлечение и было: смотреть как кого-то куда-то погружают. То в скорую, то в катафалк, то башкой в унитаз.

Днём вышел во двор. Пацаны сидели на лавочке возле первого подъезда и о чём-то негромко разговаривали. Жоры среди них не было.

Я молча прошёл мимо, почувствовал, как они проводили меня взглядом. Зато не пристали и ничего тупого не выкрикнули в своей манере. Хоть какой-то плюс в убийствах.

Никуда конкретно я не шёл, хотелось просто проветрить голову. Думал о Славе – его правда посадят или нет? Должно ли мне быть стыдно? Он ведь знал, на что шёл. Когда заводишь себе ребёнка, нужно быть готовым ко всему – даже к тому, что придётся сесть вместо него в тюрьму.

Всё равно эти рассуждения казались мне чужими. Как будто прежний я подсказывал самому себе верное направление мыслей – такое, чтобы было не очень стыдно с этим жить. Но у меня уже не получалось этими подсказками воспользоваться.

Свернул во двор Жоры и увидел там его зеленоволосатую сестру. Она ходила по бордюру, пытаясь удержать равновесие, и выглядела при этом очень грустно.

Я остановился, не доходя до неё нескольких шагов. Принялся наблюдать за её канатоходством, но, поймав мой взгляд, она потеряла равновесие. Недовольно выдернула один наушник из уха и спросила: - Чё тебе?

А я спросил:

- Ты злишься на меня?

- За что?

- За то, что я убил твоего брата.

- Чего-о-о?

Я растерялся. В смысле – «чего»? Как можно быть не в курсе, что твой брат помер?

- Я же его вчера ножом ударил… - напомнил я.

Тогда она вытащила второй наушник и внимательней посмотрела на меня.

- Кто тебе сказал, что он сдох?

- Папа… То есть, один из соседей по квартире.

Она вдруг расхохоталась так, что даже голову запрокинула. Правда, у неё это получилось не грубо, а забавно, даже захотелось улыбнуться. Но этот хохот был всё-таки не в тему, поэтому я спросил: - Чё ты ржёшь?

- Ты смешно называешь своего отца, - объяснила девчонка. – Сосед по квартире!

- Причём тут он? – возмутился я. – Мы же не о том говорим! Сдох твой брат или нет?

- К сожалению, от царапин не умирают, - с искренней грустью ответила она.

- От царапин? – переспросил я.

- Да там фигня, даже зашивать не пришлось, больше крику было.

У меня совсем всё сходится перестало. Я уточнил:

- А где тогда Жора? Почему он не гуляет?

- Он на даче с бабушкой, - и, опять начиная смеяться, она спросила: - Блин, твой батя серьёзно тебе сказал, что он сдох?

- Ага, - буркнул я.

- Пипец… Ну, как говорится: сдох и сдох. Сдох-пердох. Лишь бы здоров был.

Тогда я тоже рассмеялся, потому что это прозвучало очень забавно. И потому, что я наконец-то внутренне расслабился, как будто что-то целый день давило на плечи огромным грузом, а потом раз – и исчезло. Стало легко, хоть я и проклинал Льва мысленно, не понимая, как о таком можно врать.

Вроде бы, всё самое важное я спросил, и было бы уместно сейчас сказать: «Ладно, пока» и пойти по своим делам, но уходить мне не хотелось. Я начал выдумывать, что бы ещё такого сказать, и спросил, указывая взглядом на наушники: - А что ты слушаешь?

Она взяла один из них и поднесла к моему уху. Этот странный жест заставил меня занервничать, хотя ничего такого в нём не было.

Играла знакомая песня, и я уточнил:

- Дэвид Боуи?

Девчонка удивилась:

- Не знала, что кто-то в твоём возрасте слушает Боуи!

- Мой брат слушает, - признался я. – Он любит всяких мёртвых стариков.

Она засмеялась:

- Звучит так, как будто он извращенец.

- Так и есть, - серьёзно ответил я. – Думаю, он голубой, и ещё у него крыша едет.

Она всё смеялась и смеялась, будто я ей анекдоты рассказывал, хотя я говорил вполне серьёзно. Стоит немного пообщаться с Мики, чтобы понять, что он «того», и я не шучу.

- Ты такой забавный, — сказала наконец. — Я думала, вы все тупицы типа Жоры. Тебя зовут Батон?

- Вообще-то Ваня. А тебя как?

- Нина.

- Крутое имя.

- Нет, это такое имя, как будто я сразу родилась бабушкой, да ещё и вахтёршей.

Вообще-то, она права. На самом деле, я сразу об этом подумал.

- Да, тупое имя, если честно, - кивнул я.

Она бросила на меня такой взгляд, как будто обиделась, и я напрягся: может, не стоило с ней соглашаться? Но тут же захохотала, хлопая меня по плечу, и я выдохнул.

- Лан, мне пора, - сказала Нина. – Потом как-нибудь ещё поговорим.

- Ага, пока, - как можно непринужденней ответил я.

Не хотел дать понять ей, что теперь