самой минуты, как пепельноволосая пронесла свои высокие плечи мимо нас со Скибой, что-то такое, что надо было еще постичь. Нельзя сказать, чтобы новенькая была так хороша, как ни одна иная наша девочка в школе. Единственное ее преимущество — это ее гренадерство, но можно ли это назвать ее преимуществом, чтобы вот так едва ли не потерять голову? А было похоже на то, что Скиба потерял голову или был к этому близок. Иначе он сообразил бы, что перед ним его всемогущая наставница, настолько всемогущая, что в ее власти объяснить и закон Ньютона, и закон всемирного тяготения.

Мои сверстники еще ломали головы, пытаясь проникнуть в существо происходящего, когда потрясающая новость пронеслась по школе, не минув и учительской:

— Агнию видели сегодня на футболе... Говорят, Скиба вколотил два мяча специально для нее!..

Хочешь не хочешь, а поневоле померещится в отношениях Агнии Николаевны и Скибы такое, чего не было вчера, если даже в этих отношениях нет ничего чрезвычайного. Ну, что в самом деле необыкновенного в том, что Агния Николаевна вновь вызвала Юрку к доске и заставила его решать задачу! Нет, не к неудовольствию Юрки, а, пожалуй, к удовольствию — весь класс видел, как он поднял руку, прося вызвать к доске. Не ясно ли, что он не поднял бы руки, если бы не был уверен в доброй воле нашей новенькой. Но главное даже не это, а то, что он решил задачу с легкостью, с какой не решал никогда. Надо было видеть, как она просияла.

Я заметил: когда у нее хорошо на душе, она вдруг начинает отводить волосы от виска. Вот эта рука, безупречная по своим формам, и это ухо, искусно выточенное, несмотря на замысловатые свои формы, может быть, самое красивое, что есть у Агнии Николаевны, и в этом жесте, естественном и чуть церемонном, она имеет возможность показать нам и одно, и другое.

Школьные окна обращены, как было сказано, к скверу. Оттого, что дорожка, разделявшая сквер, выстлана песком, она кажется почти белой. На ее фоне фигуры тех, кто пересекает сквер, контрастны, как на листе бумаги. Таким я увидел и Агнию с Юркой, когда они шли из школы. Однако что я еще увидел? Они шли рядом, но между ними было расстояние заметное. Он не стремился уменьшить это расстояние, он знал, что из всех тридцати окон, обращенных на сквер, школа смотрит им вслед, смотрит испытующе.

А школа действительно глаз не спускала с них — в этом было больше, чем привередливое внимание и даже ревность, в этом была неприязнь. Кстати, на сквер было обращено и окно директорского кабинета — крайнее по фасаду на четвертом этаже. Было известно: когда в школе заканчивались занятия, наша директриса устраивалась у окна, наблюдая, как масса учеников покидает школу, — эта картина, с виду обычная, многое говорила директрисе. Правда, чтобы получше рассмотреть панораму сквера, директрисе не хватало роста, но она была предусмотрительной, запасшись табуреткой, той самой, которой пользовалась, поливая фикусы. Зря говорили, что директриса близорука, — когда надо, она могла быть и дальнозоркой. А тут было все, чтобы Агния Николаевна и Скиба были хорошо увидены, — ведь дорожка, по которой они сейчас шли, отливала белизной первозданной. Если директриса, как потом утверждали, решила пригласить к себе новенькую, то это решение озарило ее в ту самую минуту, когда она стояла у окна своего кабинета, взобравшись на табуретку.

Я был разбужен от стука сухой замазки о подоконник — Юрка.

— Приходи на курган.

По блеску Венеры, характерному для предрассветья, и ветру, больше обычного свежему, я понял — скоро утро.

— Не разумею, — сказал он, когда я нагнал его уже у самого кургана. — Отказываюсь разуметь.

— О чем ты говоришь? — спросил я, не скрыв недоумения. — Чего ты не понимаешь?

— Ну, как бы тебе это сказать? — произнес он, раздумывая. — Сегодня, когда мы вышли с нею из школы, она звала меня к себе и познакомила с матерью... а потом вдруг накрыла стол и угостила яблочным пирогом... Что бы это могло значить?

— А этот дед-лесовик... не застал тебя у нее? — спросил я — спросил, разумеется, наобум — и страшно встревожил Юрку.

— А ты откуда знаешь? — вскинул он на меня строгие глаза.

— Я все знаю, — был мой ответ. — Как она себя повела, когда он тебя увидел в ее доме? И в какое положение это поставило тебя?

Он встал.

— А вот это как раз я хотел тебе сказать: она дала понять деду-лесовику, что я пришел в ее дом делать физику, и выставила его за дверь, деликатно, но выставила. Мне показалось, что в том, как она это сделала, не было ничего неожиданного; мне казалось, что она все обдумала.

— И твою встречу с дедом-лесовиком?

— Пожалуй, и мою встречу.

Признаться, наш разговор не прояснил для меня положения моего друга; больше того, если прежде я что-то понимал, то сейчас происходящее застил туман непроницаемый.

— Послушай, Юрий, а верно ли говорят, что этот дед-лесовик приходится нашей директрисе племянником? — поспешил я спросить Скибу.

Но и этот вопрос остался без ответа — Юрка, как мне показалось, даже ускорил шаг, он боялся моих вопросов.

А события развивались своим чередом. Явившись на футбол, которого мы все ждали (команда из Первогорняцка была, как пишут в газетах, традиционно трудным для наших ребят соперником), я не увидел Скибу на поле, как не отыскал его и на стадионе, — это было знаком чрезвычайным. У меня болело горло, и я не пошел в школу, однако я понимал, что не могу не повидать Юрку. Я пришел на скверик и, укрывшись за массивным стволом акации, принялся ждать Скибу.

— Ну, мне крупно повезло — ты один, ты один! — приветствовал я моего друга, увидев, что он появился в скверике в одиночестве, но это не очень-то обрадовало Юрку.

— Она сейчас будет... — мрачно заметил он. — Ничего не пойму, сегодня директриса разговаривает с нею в третий раз...

— Погоди, но дед-лесовик в самом деле доводится нашей директрисе племянником? — спросил я, понимая, что именно этот вопрос, а не иной, я должен задать моему другу.

— Двоюродным