К тому же приход девочки в мир Юрки запаздывал, что Мария Николаевна объяснила по-своему: сыграть игру — что вымолоть цепами гору хлеба. Так умотаешься, что на девочку может сил и не хватить...

Но, как оказалось, сил хватило.

Школьные доки задумали вечер. Разумеется, костюмированный. С игрой, в которой конечно же было похищение. Когда тебе семнадцать, похищение у тебя в крови. Только жесткие условности жизни мешают тебе это сделать, а тут такая воля. Все лица скрыты масками: умыкай кого душа твоя желает. Только, чур, не ошибись. Однако кого умыкнешь? И главное — куда? Позади школы как бы низвергся в овраг старый сад. Овраг похож на степную балку — у него покатый склон. Парная темь поднимается от самого ручья. В этой темени, кажется, схоронились все тайны школы. Что-то есть в этом саду такое, чего следует бояться. Может, поэтому с наступлением вечера замок бережет стеклянные двери, ведущие в сад, и для верности к дверям приставлена еще и школьная сторожиха Филипповна. Умыкнуть маску в сад — что взломать крепостные ворота; школьные анналы помнят все, но только не это.

Но время способно корректировать и железные строки школьной летописи... Казалось, что единственным, кто не спрятался за маской, был Скиба — маленькая, в ладонь, нашлепка, за которой он скрыл глаза, не в счет. В остальном Скиба как Скиба. Он явился на вечер со стадиона, оставшись в майке и бутсах, в которых его видели на футбольном поле. Но это как раз и способно было заворожить: в конце концов, то, что зовется маскарадом, хорошо не тем, что маска скрыла лица, а тем, что она оставила щелочку, которая позволяет эти лица распознать. Да, по признакам незримым отыскать в этом море неизвестных того единственного, ради которого это столпотворение фигур имеет для тебя смысл.

Юрка знал, кого ему искать, хотя, надо отдать должное маске, она сделала все, чтобы остаться неузнанной. Но это как раз позволило Юрке действовать напропалую. Его сбил с толку костюм в красных лентах — они были даже не красными, а густо-бордовыми, гранатовыми. Он искал светлолицую с потоком пепельных волос, а перед ним, похоже, была степная красавица, чернобровая.

Чернобровая, разумеется, как ее явила маска. Но деталь эту мой друг осмыслил по-своему. Он знал: белокожие иногда хотят казаться чернобровыми. Было и иное, что взывало моего друга к раздумьям: маска не восприняла азарта маскарада, замкнувшись в печальном уединении, — видно, маске не просто было возобладать над своим состоянием, — на празднике она была чужой. И еще: маска приковала себя к стулу, стоящему у окна, скрыв свой рост.

Одним словом, Юрка встал рядом с девушкой в красных лентах, заявив без обиняков:

— Маска, я хочу вас похитить...

— Не переоцениваете ли вы своих сил, как обычно?.. — засмеялась маска.

Это уже был вызов.

— Но теперь я вас и подавно должен похитить... — сказал он и подхватил маску, да так легко, что все, кто стоял рядом, ахнули — могучие рычаги Скибы были способны и не на такое.

— Юра, не делайте глупостей! — успела только произнести она, но он уже вскинул ее и устремился к стеклянной двери. — Молю вас, опомнитесь!..

Его рывок к двери был так стремителен, что зал расступился.

— Юрий, образумьтесь, что вы делаете? — успела возвысить свой голос директриса — она единственная, надо отдать ей должное, не потеряла самообладания. — Юрий, так это же Агния Николаевна!

Но реплика директрисы только прибавила удали моему другу.

— Вот дает Скиба! — не мог сдержать своего восхищения кто-то из моих сверстников, и многоголосое девчоночье «и-и-и-и!» забило все звуки, сопроводив Юрку со вскинутой высоко над головой жертвой, странно кроткой, как могло показаться, едва ли не потерявшей сознание. Видно, движение Юрки к двери и шум, вызванный этим, были так грозны, что бесстрашную Филипповну, которой поручено было стеречь дверь в сад, с перепугу кинуло на второй этаж.

— Это я, Агния Николаевна, — сказала наша физичка, обнаружив себя под старым каштаном, и сняла маску.

— А я вас и похищал, — признался Скиба. — Иной мне и не надо, — уточнил он чистосердечно.

— Но, согласитесь, Юра, что эта ваша выходка мне дорого обойдется, — произнесла наша физичка. — В конце концов, это... ну, как бы вам сказать... не рыцарственно...

Она вернулась в зал тут же, размахивая маской.

— Он меня принял за другую! — произнесла Агния Николаевна и прошла на свое место.

— Он ее принял за другую! — произнес некто в толпе.

— За другую он ее принял, за другую — странный человек! — просклонял на все лады зал.

— Однако силен Скиба: знает, кого принять за другую! — усомнился кто-то из наших парней, но его голос потонул в хоре иных голосов.

Ночью в махонькое оконце моей каморки, скроенное из разновеликих стекол, ткнулась неловкая рука, настолько неловкая, что посыпалась замазка на подоконник: Скиба.

Я жил у самой железнодорожной магистрали, идущей к морю. От нашего дома до железной дороги было метров триста. Расстояние, что легло между полотном и домом, смягчало шумы. Когда, заслышав гул полуночного скорого — он проходил наши места где-то около часу ночи, — я поднимался на курган, что встал рядом с домом, казалось, что огни поезда я ощущаю самим лицом... Странное, щемящее чувство охватывало меня при виде ночного скорого. Удаляясь, он и окликал меня, и будто старался повлечь за собой — после него душа еще долго берегла тревогу... И все-таки этот курган, укрытый чуть подсохшим чебрецом, заметно пахучим с наступлением ночи, был любим мною. Может, потому, что с лысой маковки кургана было ближе и до неба, до тех далеких окраин, куда звали ночные скорые, и глаз, и мысль отсюда видели дальше.

— Она так и сказала: «Не рыцарственно?» — спросил я.

— Так и сказала, Мирон.

— И ты ей разрешил вернуться в зал?

— Да, конечно, это видели все...

— Погоди, но тогда зачем ты ее поволок в сад, да к тому же перепугав насмерть бедную нашу Филипповну?

— Право, не знаю...

Но так ли он этого не знал?.. Что-то неведомое вдруг стряслось с моим другом с той