Шрифт:
Закладка:
Дрожь бежала по телу. Холодно. Противно. Смесь из грязи, талой воды и подобия снега засасывала, как трясина. Белый автобус остановился, окатив меня доброй порцией снежной каши. На заднем сиденье спал моложавый оператор. С виду он ничем не отличался от меня. Простой парень. На несколько лет старше меня. Потом, когда выйдет сюжет, я пойму, что парень действительно опытный оператор, но сейчас для меня это был лишь спящий парень на заднем сиденье старенького «фольксвагена». Меня поприветствовал мужчина, сидящий рядом. Он оказался знаменитым в тесных киевских киношных кругах режиссёр-документалист. В Донецк он приехал, чтобы снять свой очередной фильм. Фильм о войне на Донбассе.
– Меня Дима зовут, – протянул мне руку бородатый парень с переднего сиденья. Это Дмитрий Филимонов. Журналист украинского 17-го канала. Он ещё не проснулся. Говорил вяло. Я вяло соображал, так как каша в моих ботинках продолжала таять внутри. Хотелось снять с себя обувь и вытрусить, точнее, вылить болото, в котором тонули мои продрогшие ноги.
Сон быстро проник в нас. То ли нежелание общаться, то ли раннее утро, но все пассажиры белого минивэна мирно спали. Я отвык от бесед с противоположной стороной. С теми людьми, которые находились по ту сторону фронта, и военного, и идеологического. От таких бесед першило в горле. Хотелось поскорей закончить это. Не говорить больше. Между нами была стена. Слова бились о неё и разбивались вдребезги. Разные стороны баррикад сделали нас чужими. Если раньше и была возможность говорить, то сейчас это больше походило на вражду двух параллельных миров, которые не имели ничего общего. Они не должны были пересечься, но между ними было единственное, что их соединяло – война. Точка, которой не должно было быть, но которую кому-то выгодно было поставить. Камень раздора между живущими рядом разными людьми разросся в огромную каменную стену. Берлинскую стену было проще разрушить, чем эту. Я предпочитал игнорировать людей, которые смотрели войну по телевизору, но продолжали высказываться о войне. Громко кричать, уверять, доказывать то, о чем где-то прочитали, услышали, увидели в интернете. Никто из них не понимал, что верил в ложь. Чего я ждал от общения с киевскими гостями? Скорее был готов столкнуться со стереотипным мышлением обывателя из украинской столицы, который был убежден в самообстрелах дончан. Но вышло не так, как я планировал.
* * *
Белая бесконечная степь. Серебряное натянутое полотно – небо. Соединяет их молочная дымка – туман. Укрытые белым покрывалом голые деревья, израненные осколками. Снежный плед скрывал дыры в земле. Природа не хотела показывать свои слабости. Она спрятала свои рубцы от постороннего взора за красотой заснеженной степи. И это было захватывающе. Как будто стоишь на краю небоскрёба или крутого утёса. Сердце стучит. Замирает. На мгновение, а потом стук. Ритмичный. Как будто пульс – это бегун на дальние дистанции. Он срывается с места и несется. Неудержимо. Его невозможно догнать. Глаза. Они впиваются в окружающую безмятежную красоту. Насмотреться невозможно. Огромными глотками ты смотришь на окружающую уникальную живопись донецких степей. И не можешь утолить свой голод.
Нетронутая. Непорочная. Не испорченная человеком природа. Но не будь человека, всё великолепие степей было бы бессмысленно. Некому было бы написать, рассказать, наслаждаться девственной живописностью. Некому восхищаться непоколебимым спокойствием донецких пейзажей.
– Ваши документы.
Дверь автобуса открылась. Вместе с морозным ветром в салон ворвалось несвежее дыхание пожилого мужчины. Досмотр. На войне это нормально. Документы всегда должны быть при тебе. Мы подъехали совсем близко к знаменитой высоте 277,9 – курган Саур-Могила.
– Киевляне, – с удивлением прочитал мужчина.
– Мы журналисты, – успел вставить Филимонов.
– А какой канал? Что, будете рассказывать, как террористы расстреливают мирное население? Или зачем вы вообще приехали?
– Нет. Мы хотим наконец-то разрушить созданные стереотипы, – пытался объяснить журналист.
– Я из Донецка. Прослежу за ними, – поспешил разрядить обстановку я.
– Ага. Я вижу. Донецкая прописка. Ну, вы чего там хотите увидеть? Чего так рано?
– Саур-Могилу. Хотим снять её на рассвете. Красивая картинка.
– А вы знаете, сколько за неё моих товарищей погибло? Чтоб вы потом приехали и «красивые картинки» снимали?
Разговор мог перерасти в конфликт. На Донбассе не любили украинских журналистов. Тяжело было любить людей, которые убеждали простых украинцев в том, что в Донецке нет мирного населения, а оставшихся добивают террористы из России. Ополченцы – особенный случай. Они и были теми террористами, которые стреляли по собственным домам, детским садам, школам. Раздражение и злость военного можно было понять. Они пережили ад. Собственная смерть поджидала за углом. Она смотрела на них. Дышала в затылок. Пронзающая коса была занесена над их головами, но им удалось укрыться от смертельного удара. Не всем. На глазах разрывало на части молодых парней, которые вчера ещё сидели за школьными партами, а сейчас их кишки были разбросаны по окопам. Едва осознав, что живой, ты возвращаешься и читаешь о героях «АТО», о террористах, об «освобождении» Славянска, и автора таких статей хочется рвать на куски.
Так же разорвать, как недавно твоего молодого товарища.
– Извините, можно мы поедем? Всё будет хорошо. Но нам, правда, пора, – попытался уйти от конфликта я.
– Постой. Пусть расскажет, – проснулся в Диме профессионал. Ох, как не к месту.
Я понимал, что назревал конфликт. Нужно было что-то сделать. И тут…
– Нам действительно нужно успеть снять рассвет, – вклинился в разговор режиссёр. – Иначе потеряем кадры. Мы хотим снять хороший, красивый и правдивый фильм о Донбассе. Мы обещаем, что всё будет хорошо.
– Ладно. Езжай. Будете назад ехать, я проверю, что вы там наснимали.
Двери закрылись. Я выдохнул с облегчением. Удалось избежать конфликта. Нам не нужны были неприятности. Мы не делали ничего опасного или преступного. Но на войне человеческий фактор решает слишком много. Просто нужно находить с людьми общий язык. Журналистские навыки, умение вывести человека на разговор, пробудить в нём эмоции могли сыграть злую шутку. Могло плохо кончиться. Но всё было позади.
