Не в силах более смотреть на Арсланапу, девушка отвернулась.

– Вот как меня встречаешь, негодная! Подожди, всыплю тебе! Бить буду! – заорал солтан, побагровев от гнева.

Выхватив из-за пояса плеть, он полоснул ею по лицу боярышни. На щеке Ольги выступила кровь.

– Ложись! Живо! – Арсланапа злобно выругался.

– Не лягу! Добром не дамся! – крикнула Ольга и, набравшись духу, указала ему на дверь. – Вон!

Она не узнала собственного голоса. Откуда только взялась смелость?!

Арсланапа опешил, дико вращая глазами, зашипел от ярости и снова замахнулся на неё. Ольга ощутила боль в плече. Но солтан на удивление быстро отошёл, успокоился и устало присел на ковёр, поджав под себя ноги.

– Ты говоришь, чтобы я вымылся. Но река покрылась льдом. Холодно. Мыться негде. Не люблю ваших банья. Смыть грязь – счастье с себя смыть! Так кипчаки говорят.

– Нешто[113] так и будешь всю зиму немытый ходить?! – Уста Ольги тронула невольная усмешка. – Чесотку наживёшь!

– Ты мне не советуй, баба! – Арсланапа гневно стиснул кулак. – Не хочешь быть женой – рабой станешь! Чёрную, грязную работу делать будешь! Не выдержишь долго, отдашься. Все уруски сначала так.

– Николи[114] те не дамся, страхолютище! – в отчаянии вскричала Ольга.

Он снова бил её плетью…

Так начиналась жизнь несчастной полонянки в половецком стане. Наверное, не она одна яростно сопротивлялась грубости и насилию своих мучителей – у соседних юрт Ольга не раз замечала русских женщин, старых и молодых, на лицах которых читались смирение и покорное ожидание смерти, ведь только смерть могла избавить несчастных от тяжкого бремени непосильного труда. Они словно были заживо похоронены, эти страдалицы с равнодушными ко всему пустыми глазами, ибо потеряли последнюю надежду когда-либо вырваться из проклятой степи, обильно политой слезами и кровью русских людей. Надолго ли хватит её, Ольги, сколько времени отпущено ей, чтобы питать в душе последнюю призрачную надежду? При виде полонянок девушке становилось столь тягостно, что всё валилось из рук.

С некоторых пор, вскоре после приезда Арсланапы, в юрту Ольги стала часто наведываться половчанка лет тридцати пяти с чёрными густыми волосами, во многих местах тронутыми сединой, и лицом, хотя довольно красивым, но тусклым и непроницаемо-холодным. Иногда Ольге даже казалось, что лицо это мёртвое – на нём будто застыло навек одно и то же тоскливое задумчивое выражение. Половчанка молча садилась перед девушкой и, глядя словно сквозь неё пронзительно-чёрными глазами, шептала, обращаясь скорее к самой себе, чем к Ольге, непонятные длинные заклинания. При этом длани женщины нервно подрагивали. Иногда в её очах вспыхивал огонь – в этот миг Ольгу охватывал непонятный страх, – но половчанка тотчас успокаивалась и снова погружалась в свою обычную задумчивость.

От волошанки – жены Арсланапы – Ольга узнала, что странную посетительницу зовут Сельгой, что она близкая родственница одного из ханов и в молодости была несказанно красива. Волошанка рассказала, что некогда любила Сельга юного русского князя Романа, за свою красу наречённого в народе Красным. Любовь сия и лишила Сельгу радости и помутила её мысли, ибо жестоко расправился с её возлюбленным покойный ныне хан Осулук. С той поры и ходит Сельга из юрты в юрту, садится и шепчет свои заклинания, а по ночам к ветхому её жилищу на окраине стана является блуждающий дух убитого князя. Встаёт князь перед юртой любимой, снимает с плеч, словно шапку, буйную голову, открывает войлочную занавесь и исчезает во мраке…

Ольга со страхом внимала словам волошанки и набожно крестилась, шепча:

– Господи, спаси! Изыди, нечистая сила!

Половецкий стан олицетворял для молодой полонянки ад, вместилище всего самого злого и мерзкого, что только могло существовать на свете. От тяжёлой работы Ольга похудела, осунулась, и если бы не вовлекла её судьба в непредвиденный водоворот страстей и событий, то, наверное, так до конца дней своих и мыкалась бы она в неволе.

…Отряд степных всадников осадил коней неподалёку от их зимовища. Заметно обеспокоенный Арсланапа приказал Ольге постелить в юрте лучшие ковры, награбленные у ромейских купцов. Нёсший стражу половец с волнением доложил солтану:

– Ханы Тогорта и Китан хотят видеть тебя, достопочтимый!

– Пусть войдут. Зови. – Лицо Арсланапы расплылось в деланой улыбке. – И передай: ханы всегда желанные гости в моей юрте.

Ольга, прижавшись спиной к войлочной стенке, увидела двоих половцев в богато расшитых кафтанах и мохнатых лисьих шапках. Войдя в юрту, они уселись на кошмы напротив Арсланапы. За спинами пришельцев застыла стража.

– Солтан, слухи бродят по степи. Говорят, ты привёз большую добычу в последнее лето, – начал речь Тогорта. – Увёл много коней, скота, взял много золота. Но зачем ты забываешь нас, старых своих друзей?

– Нет, хан, – заискивающе заулыбался Арсланапа, – я помню то добро, какое вы мне сделали. Но вы – на Днепре, я – на Донце. Не ждал.

Он недоумённо развёл руками.

– Не дури, Арсланапа! – хрипя и брызгая слюной, перебил его Тогорта.

Гневом сверкнули его страшные мутные глаза светло-голубого цвета с вывороченными трахомой воспалёнными веками.

От ханов, как и от Арсланапы, исходил нестерпимый смрад. Ольга, не выдержав, зажала пальцами носик.

– Помни, Арсланапа, – продолжал Тогорта. – Это мы указали вам брод на Суле в прошлую осень. А то ни тебе, ни старой лисе Сакзе, ни Кчию не миновать в спину урусской стрелы. Заплати, за услугу надо платить, мы ведь старые друзья, солтан.

Он злобно рассмеялся, противно обнажив редкие чёрные зубы, и как бы невзначай положил ладонь на изукрашенную драгоценными каменьями рукоять сабли.

Арсланапа, побледнев, опасливо огляделся по сторонам и покачал головой:

– Мне нечем расплатиться. Отложим мой долг до осени, ханы. Тогда я заплачу, дам вам хороших коней, золото, невольников-урусов.

– Нет, солтан, – вступил в разговор молчавший до сей поры Китан, толстый низкорослый кипчак с узкими как щелки чёрными глазами и приплюснутым, словно придавленным к лицу носом. – Люди в степи говорят, ты взял в жёны уруску, полонянку, дочь боярина. Но дева не даётся тебе, и ты не в силах взнуздать непокорную. Отдай её мне. Я разгрызу это сочное яблоко.

– Нет, хан. Уруска моя! Кровью