заплетали бороды и украшали их серебряными бусинами. А главное, что их отличало – преданность князю и гордость своей близостью к нему. Никто, кроме Святослава, Игморовой братии был не указ, и они находили особое удовольствие в том, чтобы то и дело задирать ближиков Эльги. Между ними вечно кипело то соперничество дворов, которое сам Святослав, ради уважения к матери, должен был скрывать.

– Чего хотят-то? – спросил у Асмунда Игмор.

– Не ведаю. Видели их Станимир и Пестряныч-младший, но и тем они не открылись. Объявят тебе и княгине, с чем приехали. Если дозволишь.

У Святослава вспыхнули глаза, в чертах проступили воодушевление и надежда.

– Так может, они мне вызов Оттонов привезли?

– А что, может быть, – как обычно, поддержал его Игмор.

– Обиделись, знать! – радостно добавил Добровой, его младший брат.

– Да уж мы епископа проводили, чтоб больше не жаловал!

– Что, дядька Асмунд, епископа не привезли назад?

– Замерз, видать, погреться хочет! – крикнул Жар, и гриди покатились со смеху, уловив намек на те два костра, между которыми Адальберт доказывал силу своей веры.

– Про то не слышно пока, – спокойно ответил Асмунд. – Опасаются тебе на глаза показаться – мол, епископа неласково встретили, прочь прогнали, а на возвратном пути и вовсе чуть не убили.

– Хотели бы убить – убили бы, – фыркнул Болва, старший зять Хрольва. – Так, попугали.

– Да то не мы вовсе, – добавил второй зять, Гневан. – То древляне.

– Ну им, немцам, какая разница? – ответил Вальга, старший сын Асмунда. – Им что мы, что древляне – все одно скифы и варвары.

– Чиво? – Игмор нахмурил светлые брови.

– Греки так называют всех, кто не греки, – пояснил Вальга. – Я от младшего слышал.

Жар – единственный из братьев он уродился рыжим как огонь, за что и получил имя, – поболтал ладонью перед ртом, насмехаясь над ученым языком соперника. Игморова братия ухмыльнулась: необычайная ученость младшего брата Вальги им внушала не уважение, а только недоверие. Еще подростками они пытались дразнить Торлейва, который уже умел читать по-гречески и учился по-моравски, обзывать «греком, тонконогим дровосеком», но он, истинный сын Хельги Красного, с детства отличался неробким нравом и умел внушить уважение к себе самым доходчивым способом – кулаком. Брат его по матери – Вальга – находясь между двух ватаг, старался в эти раздоры не вмешиваться, но сын Акилины Патрокл и юный хазарин Илисар, росшие вместе с Торлейвом, вполне заменяли ему братьев и не оставляли одного перед Игморовой братией. Да и теперь, когда все вышли из отроков, на лицах Грима и Жара, самого младшего из четверых, еще видны были следы от кулаков Пестряныча-младшего, а ухмылка круглолицего Добровоя обнаруживала нехватку верхнего зуба.

– Так, по-твоему, Оттон прислал нам войну объявить? – спросил Вальга у Святослава.

На лицах гридей при этой мысли отразилась смесь ужаса и воодушевления. Оттон, взошедший на трон Восточной Франкии в тот самый год, когда юная Эльга только приехала в Киев, широко прославился как отважный и победоносный воитель, победитель угров, лангобардов и западных славян. Мало имелось на белом свете соперников, способных принести больше славы, чем бы ни кончилось столкновение. Победа над Оттоном дала бы великую честь, но и случись кому погибнуть в бою с ним, такая смерть будет почетной.

Осознав это, все заговорили разом. Святослав, хоть и годился Оттону в сыновья, верил в свою удачу и силу своих дружин. И если мать со старейшинами не пускают его в новые завоевательные походы, не станут же они его удерживать, если земле Русской будет грозить опасность с закатной стороны?

– Дренги, зовите воевод ко мне, – велел Святослав, под выученной невозмутимостью пряча возбуждение. – Вуефаста, Хрольва. Вемунд где? За Тормаром пошлите, за Ивором. И немцев зовите. Пошли к ним, Асмунд, чтобы завтра здесь были. Обещай – никто их не тронет. Пусть скорее расскажут, с чем прибыли.

– К тебе сюда? Или к княгине?

– Пусть лучше на Святую гору! – сказала Прияслава. – Они все христиане, поди, ей легче их принимать.

Прияслава уже пять лет была княгиней киевской, хотя не все это время прожила в Киеве. Принимать таких важных иноземных гостей ей еще не случалось, и она охотно уступала эту честь свекрови. Договорились, что немцы приедут к Эльге – даже если намерены объявить войну, у нее в доме они будут держаться учтивее.

Сам Асмунд к Станимиру не поехал, и весть пошла обратно тем же путем, каким и появилась: через Торлейва. Как ни сильно любила Торлейва княгиня Эльга, Хельмо его вид, когда Торлейв приехал на Станимиров двор, напугал еще сильнее. Помня, что пребывание в Киеве для посланцев Оттона опасно, следы побоев на лице Торлейва он отнес на счет той же опасности.

– Бэати́ссима ви́рго Мари́а! – Торлейв еще не успел сойти с коня, а Хельмо уже подбежал и едва не вцепился в стремя. – Что случилось? Санкти Вальпурга фон Айхштетт! Ты пострадал… отчего? За меня?

– Безделица, – повторил Торлейв, сходя с коня и отдавая повод Патроклу-Орлецу. – Твои дела, амикус меус, куда лучше выглядят, чем мое лицо. Князь и княгиня заверили, что вашим людям не грозит никакая опасность в Киеве и они готовы радушно принять посланцев господина Оттона. Не терпится им ваши новости узнать…

– Део гратиас! Я нынче же пошлю Куно, чтобы привез моих спутников.

Вместе с Куно отправился Болва с десятком гридей. Ему поручили встретить послов и проводить до Киева, до Ратных домов – большого двора вне городских строений, где перед походами собрались войска, а в другое время останавливались торговые гости.

На разъезды требовалось время. Эльга радовалась этой отсрочке, что давала ей достойно подготовиться к приему, Святослав досадовал в нетерпении узнать, оправдаются ли его надежды. Все эти дни в гриднице у князя горячо обсуждали возможную войну и сбор войска; у Эльги тоже, но сдержаннее. Торлейв же старался не давать воли праздным мыслям и лишь радовался в глубине души, что до приема его ссадины затянутся, а синяки побледнеют, дав ему возможность предстать перед большим собранием в приличном виде. Фастрид и Влатта, гордившиеся его красотой, каждый день делали ему примочки из отваров целящих трав – ведь ему придется стоять возле княгини, принимать и передавать ей грамоты. А потом читать их: Хельмо предупредил, что Оттон, знающий язык славян-гаволян, велел написать по-славянски. Но что именно предстояло в той грамоте прочесть – не знал пока никто, кроме самого Хельмо.

– Ты бы напоил его, что ли? – говорил Торлейву Мистина, видевшийся с ним сейчас каждый день. – Сам не знаешь как – ко мне приведи.

Самому Мистине было неуместно навещать какого-то Хельмо,