Шрифт:
Закладка:
Полицейский поднял её и повёл наверх.
– Как вас зовут? – спросил городовой.
– Анна Никаноровна Алыбина. Я старшая сестра вот этой злодейки. Она вместе с мужем и упрятала меня в подвал, – прошамкала та беззубым ртом и спросила: – Вы её Антипа тоже заарестуете?
– Дура, он умер семь лет назад, – прошипела хозяйка.
– Туда ему и дорога супостату! Ох, люди добрые, если бы вы знали, как он надо мною издевался! Как голодом морил… А палкой бил, как собаку! И холодом мучил, огонь не разрешал в печи разводить. Напьётся бестия, придёт с бутылкой и терзает меня полночи, – опять расплакалась пленница.
Все молчали.
– А какой год сейчас? – спросила затворница.
– Девяносто первый, – ответил Клим.
– Когда меня закрыли был семьдесят первый.
– Что? – дёрнувшись, воскликнул Ардашев. – Вас продержали взаперти двадцать лет?
– Да, милок, – кивнула старуха, всхлипывая.
– А сколько же вам сейчас?
– В девятнадцатом я родилась, в марте, пятого числа.
– Выходит, вам семьдесят два?
– Да, – покачала головой несчастная. – Они отняли у меня четверть жизни.
– Но почему вас тут держали? – осведомился студент.
– Я жила в Петербурге. Семьи не завела. Мама наша умерла рано. Младшая сестра вышла замуж и переехала в Ораниенбаум, а я продолжала жительствовать на Васильевском острове в восьмикомнатной квартире отца. Он служил на столичном почтамте, имел чин действительного статского советника и содержал прислугу. Капиталец какой-никакой у него имелся. Второй раз он уже не хотел жениться. Мы с ним ездили на воды, в Пятигорск и Кисловодск. В семьдесят втором году он скоропостижно скончался. А мы с сестрой – единственные наследницы. Вот Проська с мужем и зазвали меня в гости на её день ангела в Ораниенбаум. Они споили меня и заперли в подвале. Вскоре сестра заявила в столичную полицию о моём исчезновении. Через какое-то время квартира и всё отцово наследство досталось им. Но муженёк её, Антип, пить начал да по бабам шляться, а потом, выходит, и сдох… Но она, стерва, всё равно меня не выпускала. Боялась, наверное, что я в полицию на неё донесу. А смертоубийство моё затеять – кишка тонка. Квартира небось давно продана, а деньги растрачены, потому что последние годы она меня только кашей и кормила. Ни мяса, ни овощей, ни фруктов я не видела. От того и цинга началась, все зубы выпали. Я просила её, умоляла, дай хоть морковочку, хоть огурчик, картофелину или яблочек. Нет, говорит, жри кашу, тварь старая, может, быстрее заворот кишок приключится и к папочке своему любимому отправишься. А небо я видела всего один раз в месяц, когда ночью она меня на верёвке выводила, как собачку на поводке, чтобы я в отхожее место вынесла то, что за месяц накопилось в комнате. Я там и питалась, и нужду справляла. Сестра одно ведро воды приносила в неделю. Так я ещё и мыться ухитрялась кое-как. Но разве это мытьё? Спасибо вам, добрые люди, что спасли меня, – причитала затворница сквозь слёзы. Она упала на колени и вновь стала целовать руки городовому.
– Ну-ну, сударыня, успокойтесь. Вставайте, вам надобно на воздух. Да и нам тоже, – сказал полицейский. – Мы вас сейчас в больницу доставим. Доктор должен написать акт вашего осмотра. Вас там отмоют и накормят. В обед к вам придёт помощник пристава для составления опроса. А сестра ваша с нами тоже поедет, но не в лечебницу, а в участок. Теперь настал её черёд разглядывать небо через решётку.
– А дом на кого я оставлю? – взмахнув руками, возмутилась Телешова. – Кто будет за имуществом присматривать?
– Пока господин студент здесь побудет, а часа через два придёт служащий городской управы. Он дом и опечатает. – И, глядя на Ардашева, полицейский добавил: – Вам тоже придётся съехать. Вы комнату вперёд оплатили?
– К сожалению, – вздохнул Клим.
Городовой повернулся к хозяйке и проронил:
– Вы бы студенту деньги вернули, а?
– Кому? Ему? – заорала Телешова. – Этому змию подколодному? Вот ему что! – сунув в лицо Ардашеву кукиш, истерично рассмеялась баба. – Да чтоб тебя чума с холерой забрали!
– Увозите её поскорей, – махнул рукой Ардашев. – Не нужны мне её деньги.
– Как знаете, сударь, – пожал плечами полицейский. – А то могли бы вам и пособить.
– Не стоит, благодарю.
Полицейская коляска укатила, оставив после себя лишь чувство человеческого горя и стук колёс. Клим щёлкнул крышкой карманных часов – оказалось, что уже шесть с четвертью. «Пора собирать вещи и искать новое пристанище. На три недели денег у меня уже не хватит, а вот дней семь ещё подышу хвойным и морским воздухом. А потом – домой, в родной Ставрополь».
Белая ночь плавно переходила в белый день. Птицы давно проснулись и переговаривались во весь голос, рассказывая всей пернатой округе невероятную историю о затворнице, просидевшей в подвале двадцать лет[31].
Глава 7. «Гроб дубовый лакированный с бронзовыми ручками»
Полицейский не обманул, и меньше чем через два часа служащий городской управы опечатал не только дом, но и калитку. Ему студент и передал второй ключ.
Клим тащился вдоль улицы с чемоданом, обращая внимания на заборы и водосточные трубы, на которых местные жители клеили объявления о сдаче комнат. Всё чаще одолевала мысль: а не стоит ли махнуть на всё рукой и укатить на несколько дней в Москву? Кашель уже почти прошёл, деньги ещё есть… «Причём в столицу теперь было интереснее вернуться морем. Жаль только, что дворец Меншикова всё ещё не посмотрел. Да и перед Ксенией неудобно. Пообещал поехать в Кронштадт, а сам сбежал. Хотя с другой стороны я и не обязан ей угождать. Барышня умная, но далеко не в моём вкусе. У них своя жизнь, у меня своя».
Сзади раздался цокот копыт. По улице двигалась уже знакомая коляска с седоком. Когда она приблизилась, то в ней угадывался Папасов. Он остановил кучера и воскликнул:
– Доброе утро, Клим Пантелеевич, а почему вы с чемоданом?
– Здравствуйте, Иван Христофорович! Да вот с хозяйкой повздорил, пришлось съехать. Ищу место, где разбить
