Шрифт:
Закладка:
– Дорогая миссис Гордон. Я скажу охране, вас проводят в отель. Примите мои соболезнования. Ваш муж был…
– Чарли жив! – Голос все-таки сорвался на крик. – Почему никто не хочет меня выслушать?
Придется, – понял Штраус. Он выслушает, хотя знает каждое слово, которое она произнесет. Преступная халатность, пренебрежение безопасностью астронавта, компенсация, как ей жить теперь… Придется выслушать, а потом все-таки вызвать охрану.
– Вы психолог, доктор Штраус, вы чертов психолог и ничего не понимаете в квантовой запутанности. Никто в вашей чертовой команде не понимает!
Спокойный голос уверенного в своих словах человека. Стресс, да, сильнейший стресс, почти шок. Эмоции то зашкаливают, то замерзают.
– Войдите, миссис Гордон. Это не мой кабинет, но здесь мы сможем поговорить, а потом вас отведут в…
– В отель, да. И будут там кормить баснями вместо того, чтобы выслушать.
Кабинет был чужой, хозяин мог явиться в любую минуту, но идти с этой женщиной в Контрольный корпус Штраус не собирался. Пусть выговорится, а потом он вызовет охрану.
Он сел на угловой диван, указал на место рядом с собой. Сложил ладони на коленях – жест, приглашающий к разговору. Эйлис села рядом, на Штрауса не смотрела, опустила голову, сцепила пальцы: говорить готова, слушать возражения – нет.
– Что вы хотели сказать, миссис Гордон?
– Я… Я плохо поступила с Чарли. Я плохо с ним поступила, сама не знаю почему. Это… как смерч, понимаете?
Она секунду помедлила, ожидая ответа, и Штраус сказал:
– Нет.
– Как смерч, – повторила она. – Когда была та, единственная пресс-конференция с… этими… донорами… показывали по телевидению, вы знаете. Я увидела Алекса… Алексея Панягина. Не подумайте, что я его пожалела, потому что он инвалид. Меня поразил его взгляд. Как море. Океан. Вселенная… И он смотрел на меня.
С экрана телевизора. Довольно распространенная реакция даже среди образованных женщин. Таких, как миссис Гордон. Нарушение регламента, конечно, но не очень существенное. С Белчером из службы безопасности он потом поговорит, но тот – ясное дело – отмажется: не в компетенции его людей следить, что делают доноры в неслужебное время. Личная жизнь – это личная жизнь, если, конечно, жены не устраивают сцен в коридорах НАСА, как это было с Берлингером из семнадцатого экипажа МКС-2. Пришлось отстранить от полета, и это было правильно.
– Я нашла его адрес в компьютере Чарли и написала. Мы встретились…
Невероятно! Экипаж «Ники» находился под опекой группы психологов и клинических терапевтов. Если кто-нибудь нарушил режим, они должны были знать.
– Это было после того, как… вы называете «встраиванием», а я говорила «гости». «Твои гости…» «Будь с ними осторожен…»
– Вы говорили Гордону? Уже после?..
Если так, женщина попросту сочиняет. После «встраивания» и до старта Гордон не покидал Институт мозга и не имел контактов с донорами, которых поселили в отеле Джонсоновского космического центра. Они-то, в отличие от Гордона, могли вести обычный образ жизни, только – по распорядку – не покидать Хьюстон: на всякий случай, чтобы каждого из них можно было в течение максимум часа и доставить в Институт.
– Нет. Конечно, до. Когда Чарли… когда его увезли в Институт, мы виделись в последний раз. Попрощались, когда за ним пришла машина.
– То есть с Панягиным познакомились потом? После старта «Ники»?
– До старта.
Штраус кивнул. Познакомилась. До… После… Сейчас неважно. Чего все-таки хочет эта женщина? Через четверть часа совещание у Хедли, итоговое, важное, он должен там присутствовать.
– Это было как самум. Шторм. Ураган.
Повторяется. Нервничает. Он уже понял. Это бывает. Они познакомились, встретились и, как она полагает, по уши друг в друга влюбились. Миссис Гордон и Панягин? Красивая, здоровая, умная. И он – великий, говорят, физик, лучший на планете специалист по черным дырам, но – инвалид. Не такой, к счастью, каким был Хокинг, но все же прикован к инвалидному креслу. Одинок. О чем они могли говорить друг с другом? Не о природе же черных дыр, Энигме, уравнениях квантовой гравитации! Штраус много и плотно общался со всей пятеркой – естественно, и с Панягиным – и не обнаружил в нем ни малейшего интереса к женщинам. Человек не от мира сего. Собственно, только работа позволяла ему справляться с физическим недугом.
– Мы полюбили. Да! – сказала Эйлис с вызовом. – И началось то, что Алекс назвал квантовой запутанностью. Любовь – говорил он, – это квантовая запутанность систем.
– Вот как? – деликатно спросил Штраус, впервые услышав этот, несомненно, сугубо физический термин. Как-то он прочел пару книг… кого же… да, Пенроуза. Известный физик, а читать его Штраус стал, потому что рассуждал Пенроуз о работе мозга, о психике и о сущности сознания. Рассуждения дилетанта. Попытка с точки зрения физика-теоретика разобраться в сложнейших психологических вопросах, в проблемах сознания, которое еще и специалисты не изучили основательно, а уж физик… Любовь как квантовая запутанность, ну-ну. Как говорил Гамлет: «слова, слова, слова…»
– Да! – воскликнула Эйлис. – Так это называется.
Это называлось не так. О любви Штраус имел некоторое представление. С Летицией он познакомился на конференции в Огайо. Он и не думал влюбляться. Как раз тогда – тринадцать лет назад – он защитил докторат в Кливленде и получил приглашение поработать в группе психологической поддержки в Центре подготовки астронавтов. Не в главной группе, но и это счел замечательной возможностью показать себя. Показал. На конференции делал доклад… Неважно, какой доклад он делал, важно, что в кулуарах встретил Летицию. Она, как потом оказалось, приехала только для того, чтобы забрать у Джонсона, секретаря конференции, бумаги, текст которых почему-то нельзя было переслать по электронной почте. А он обсуждал с Джонсоном… неважно, что они обсуждали: Летиция пожала ему руку при знакомстве, и он больше никогда… то есть они так и не расстались. Хотя, если посмотреть со стороны, двое пожали друг другу руки и разошлись, но это по видимости, а на самом деле они будто склеились в тот момент в единое существо, и, когда вечером он сумел узнать номер ее телефона и позвонил, чтобы пригласить с ним поужинать, то был уверен, что Летиция согласится, хотя в то время не знал о ней решительно ничего. «Хорошо, – сказала она,
