Я конечно не разорвал с ним отношений, как сделал бы какой-нибудь «излишне правильный» брат, но некая пропасть между нами стала несколько шире.

Говорят, что в ненависти между братьями или между сёстрами, — или между братьями и сёстрами — нет ничего особенного, — видите ли, братья и сёстры знают друг друга как облупленных, знают все подводные камни друг в друге, и сохраняют хорошие отношения, обходя эти камни или же напоминая о них так, чтобы не рассориться в пух и прах. И всегда каждый считает себя правым абсолютно и неправым своего ненавистного брата или сестру так же на все сто процентов, — то есть ненавидит именно за эти недостатки, которые брат или сестра почему-то всё никак не хотят исправить в себе.

Но это всего-лишь версия, а на самом деле, я думаю, всё не так однозначно, и кто-то из «ненавидящих» друг друга братьев и сестёр обязательно правее. Ну вот даже в моём случае — ну неужели я не прав в том, что сужу о нём, о своём брате, как о человеке слабом, как о человеке падшем? И я даже думаю, что и он в тайне и глубине души сам всё это понимал, да только заместо того, чтобы «каяться», он находил недостатки во мне.

По-правде сказать, недостатки-то были и во мне, — ибо в каком же молодом человеке нет недостатков? Я — вор. Нет, не «вор в законе», не авторитет, а просто вор. Кстати, заметить уж, не так давно приняли закон по поводу этого звания — вор в законе, — с тем, чтобы «щемить» таких авторитетов. Я вот думаю, законодатели конечно руководствовались благой идеей и даже дерзкой идеей, но руководствовались они своим благородным умом, — а, как известно, «чтобы поймать зверя — надо думать как зверь». И вот что я думаю: ну откажись такой вор в законе от своего звания и его наверно тут же осудит вся «братва»; и штука в том, что братва-то осудит из благородных побуждений, а не из воровских. Мысль моя в том, что для подонка, — каким и должен быть любой «вор в законе», — са́мой первой необходимостью и является предать всё и вся, и в том случае, если «братва» его осудит, значит он в своих «воровских» — подлых глазах, должен стать ещё авторитетнее, не взирая на мнение более благородных воров чем он.

Но это философия к слову, а я-то вор чисто из-за денег, и не вижу смысла ни в каком авторитетстве, ибо по-моему никакое авторитетство не сравнится с удовольствием, которое доставляют деньги. Да я бы и не был вором, если бы все не были вокруг меня ворами, — а воровали все из тех, с кем свела меня судьба, — а свела она меня с людьми самыми обыкновенными, такими же как и я, и воровать они стали потому что слишком уж легко было украсть и не попасться.

Нет, до того, как я стал воровать, я жил честно, — я пытался стать предпринимателем, — мы с моим другом организовали мастерскую по изготовлению мебели для кухонь. Но в один прекрасный день мой друг меня, что называется, кинул, оставив мне долги по кредитам и по заказам, а сам уехал к какой-то своей подруге в Петербург; откуда у него взялась эта подруга — я понятия не имею, — знаю только, что она работала в этом самом Петербурге танцовщицей в стрип-клубе. Не стану описывать свою ненависть на счёт этого предателя, — разумеется, я бы проломил ему его предательскую петербургско-мигрантскую башку, если бы он попал мне под горячую руку в то время; замечу только ещё один факт, который даже несколько смягчил мою ненависть: эта тварь ещё подставила усвоих родителей, так что даже его маме пришлось брать кредит, чтобы заплатить ущерб какому-то там тоже блатному, с которым этот мой друг имел какие-то дела по этой самой мебели, очевидно взяв предоплату и не выполнив заказ.

Но судьба отнеслась ко мне благосклонно и, продав свою машину, доставшуюся от отца, и рассчитавшись с долгами, я недолго сидел «на сухом хлебе». Я попал на работу на одну базу, — не на такого типа, на которой работал мой брат, — а работал он на базе по выращиванию цветов, — я же устроился на металлобазу, и на этой металлобазе самый последний грузчик ездил на весьма приличной иномарке… Словом, в ней было что красть и краденное стоило весьма хороших денег.

Один мой «совестливый друг», который по-моему до сих пор живёт с мамой и пишет какие-то там книжки, спросил меня: «А как же — это же не совсем честно?» На что я ему с самой неподдельной ненавистью на его детскую наивность ответил: «Какая к чёрту честь! Ты нашего мэра видел по телевизору, — недавно он такую речь красивую говорил, что даже я заслушался, — а теперь знаешь где он? В бегах. А что уж говорить про этих жуликов, которые в девяностые распилили всё что успели, — то есть наше с тобой, понимаешь? Если бы они не распилили, то и мы бы не воровали сейчас!»

Кстати, этот друг как-то раз написал какую-то там притчу, благодаря которой он даже стал популярным в своём литературном кружке. Называлась она “Сколько крысу не одомашнивай, она всё равно останется крысой”, или что-то вроде этого. Кажется он своего героя списал с меня, я так подозреваю. Читать я не любитель, но этот рассказ мне очень было любопытно полистать, а я воздержался даже от ознакомления, так как предпочёл остаться в неведении, ради сохранения дружбы. Согласитесь, это подвиг?

Задал же мне этот писатель (о, истинный друг, хотя и бестолковый, но зато не предатель) тот вопрос, вернее, сделал это замечание, когда я его катал по городу в своей новой машине, о которой даже мечтать не мог. Распространяться про марку машины не стану — точно так же, как и про наименования металлов, которые мы благополучно перекидывали за забор базы и, пройдя охрану на выходе, собирали и увозили куда следует.

Что касается любви, которой я обличил своего брата, то тут я считаю себя в этом плане абсолютно честным, — вернее, на тот период, в котором я обличил брата… У меня сначала, ещё со школы была подруга, с