Давид Львович взялся за колоду и выложил в ряд несколько карт.

– А теперь? Что видишь? Укажи на ошибку в ряду.

Лева посмотрел на отца – можно? – и, почти не задумываясь, указал на шестерку треф и даму пик.

– Почему? – Во взгляде отца читалось нечто среднее между удивлением и гордостью.

– В первом случае карты выложены от большей к меньшей с промежутком в три карты. Во втором – то же самое, только от меньшей к большей, промежуток уже в четыре, плюс чередуются масти.

Отец похлопал сына по плечу. Собрал карты. И, довольный, начал тасовать новую колоду.

Любовь Вениаминовна наблюдала за происходящим издали. Домывая посуду, она думала о будущем необычного сына.

Мимо пробежала сестренка Софья. Потом еще какие-то дети. Большой бакинский двор жил своей жизнью.

Ревущие 20-е. Так называли двадцатые годы прошлого века. Позади – революции, Гражданская война и интервенция, белый и красный террор, начало НЭПа.

Лева жил уже в советском Азербайджане. Вне зависимости от меняющейся власти и идеологии улицы и сады красивого южного города утопали в смокве, мушмуле и шелковице. Только на смену старым вывескам «А. И. Манташев и К», «Товарищество нефтяного производства Г. М. Лианозова и сыновей» и «Товарищество нефтяного производства братьев Нобель» пришла «Азнефть».

В Баку стало заметно больше машин. Рядом с одной из них сейчас стояло почти все семейство: Давид Львович, Любовь Вениаминовна, Софья Давидовна. Только Лев Давидович – привычно уже – куда-то запропастился.

В свои 14 лет он поступил в Бакинский университет, причем сразу на два факультета: физико-математический и химический. Но химия подростка тогда еще интересовала мало, и он решил сосредоточиться на любимых цифрах.

Еще через пару лет талантливому студенту стало тесно в провинциальном университете. И он перевелся в Ленинград, только-только переименованный в честь скончавшегося вождя мирового пролетариата, поступив на физмат местного университета.

В Северную столицу Лев должен был отправиться вместе со старшей сестрой – вдвоем как-то повеселее, да и родителям спокойнее. Но когда собрали многочисленные чемоданы и коробки, с трудом загрузили их в машину, выяснилось, что не хватает самого главного.

Лев не спеша сходил к родственникам по извилистой горной дороге. И имел максимально задумчивый вид. Его будто бы не трогали актуальные заботы и переживания родных. Он не помышлял и о том, что вот-вот уйдет поезд. Только смотрел перед собой отсутствующим взглядом.

– Ну что же ты, Левушка! – переживала мать. – Машина уже час тебя ждет. Мы же не успеем к вагону!

– Спокойно, – отец, кажется, смирился с особенностями сына. – Успеем. Если сядем прямо сейчас.

Поравнявшись с братом, Соня больно ткнула его локтем в бок. От этого он как будто пришел в себя, спустился с небес на землю.

– Эй, ты чего?.. Больно же.

– А ты давай меньше ворон считай, – напутствовала старшая сестра шепотом. – Где опять шлялся?

– Не важно. Потом расскажу. Может быть.

– А может быть, и нет. Опять среди пирамид Древнего Египта? Или в средневековой Японии?

Лев посмотрел на Соню раздумчиво: говорить – не говорить:

– Завидуешь…

– Ага, – осклабившись, ответила сестра и показала брату язык.

Родители со слезами на глазах – даже отец немного растрогался – проводили брата с сестрой на поезд.

Лев и Соня заняли два места в плацкартном вагоне, переделанном после революции из вагонов третьего класса.

Потом проезжали наши всегдашние леса и поля.

– Чего сидишь, будто жабу проглотил? – молчание прервала Соня, ей стало скучно.

– Приступы стали повторяться чаще, – задумчиво признался Лев. – И… стали еще реалистичнее.

– Эх, взял бы и меня туда, что ли?

– Я не могу это контролировать.

– Да ну?

– Ну да…

– Ну так научись, кто из нас гениальный провидец?!

Лев улыбнулся. В этом что-то есть…

На смену ревущим двадцатым пришли тридцатые годы. Начиналось все неплохо. Окончив университет, успев поработать в Ленинградском физико-техническом институте и внести фундаментальный вклад в квантовую теорию в первых же своих работах, Лев Давидович отправился в двухлетнюю командировку в Европу.

Посетил все главные научные центры того времени. Лондон, Кембридж, Копенгаген, Цюрих, Лейпциг, Берлин. Лично познакомился со своими выдающимися коллегами – Нильсом Бором, Вернером Гейзенбергом, Эрвином Шредингером, Максом Борном, Полем Дираком.

А однажды случай свел Льва с самим Эйнштейном. Дело было в Берлине, в местном университете. Знаменитее Эйнштейна среди физиков, да и вообще среди ученых, никого не было ни до, ни после. Даже молодой Лев Давидович немного тушевался и некоторое время повторял заученную речь, обращенную к великому современнику.

Наконец, подошел к Эйнштейну. И, слегка запинаясь, представился. Хотя при этом забыл свою фамилию и поздороваться.

– Очень приятно. Лев. Разрешите с вами поговорить? Уделите мне одну минуту?

Эйнштейн немного удивился. Он все еще продолжал разговор с парой других ученых мужей. Но вновь прибывшего это как будто совершенно не интересовало. Тот стоял рядом и их даже не видел. Наверное, Эйнштейн подумал, что сам когда-то был таким же, и решил уделить нахальному незнакомцу какое-то время. Кивнул. Извинился перед другими коллегами и отошел в сторону.

– Да, да, я вас внимательно слушаю.

В свою очередь, Лев заученно извинился за свой плохой немецкий. К слову, и не плохой вовсе. Просто нашему герою был присущ перфекционизм во всем, что касалось профессиональной деятельности. Затем на хорошем немецком высказал Эйнштейну восхищение его теорией относительности, а вернее – работой под названием «Уравнение гравитационного поля». Назвал ее неоспоримые плюсы. Но потом… сделал несколько замечаний! А в конце пятиминутной беседы попросил великого ученого… пригласить его, то есть себя, в гости!

Под впечатлением от услышанного Эйнштейн согласился. Автор теории относительности пошел к другим коллегам, но еще некоторое время посматривал в сторону нахального молодого человека, по виду почти подростка. А тот, высказав все, что заучивал перед этой встречей, выглядел совершенно опустошенным. Физически он все еще находился в гуще немецких студентов, хотя на самом деле был где-то очень-очень далеко.

Эйнштейн не соврал. Действительно, принял Льва Давидовича у себя дома. Установленный исторический факт. Но вот о чем именно они говорили с глазу на глаз, та же самая история умалчивает. Можно только догадываться.

Итак, Альберту пятьдесят, Льву едва за двадцать. По всему выходило, что Учитель будет излагать некие Истины, а Студент – молча сидеть и слушать, желательно с открытым ртом.

Но на самом деле все обстояло ровно наоборот. Без конца говорил именно Лев, подтверждая свои доводы каракулями на мятой бумажке, которую захватил с собой. Много жестикулировал и почти кричал на великого ученого. А Эйнштейн улыбался в усы – ему нравились и горячность, и уверенность в себе молодого человека. Пусть он и не понял в его теории… решительно ничего.

Да как же так?! Лев был готов провалиться сквозь землю. Почему этот великий человек, опередивший время благодаря теории относительности, не может понять другой революционной теории – принципа неопределенности в квантовой механике! Значит,