Людей он тоже не жаловал. «С запросами» — сказали бы мы о нем сегодня. «Он был непростым другом, малоприятным любовником и отвратительным работником»[38] — так пишет в своей великолепной биографии Руссо Лео Дамрош.

Привычка ходить пешком позволяла Руссо уйти от чужих глаз. Он был застенчив, сильно близорук, страдал бессонницей (как и Марк), а еще всю жизнь маялся проблемами с мочевым пузырем (впоследствии выяснилось, что дело в увеличенной простате), заставлявшими его часто отлучаться по нужде. Так что контактов с людьми он по возможности избегал. Всю жизнь ему казалось, будто люди таращатся на него. И склонность демонстрировать голый зад незнакомцам тут едва ли помогала. Руссо не скрывал мазохистских наклонностей — ему доставляла удовольствие хорошая порка, вроде тех, которыми награждали учителя нерадивых школьников. «Я обнаружил в боли и даже в самом стыде примесь чувственности, вызывавшую во мне больше желания, чем боязни снова испытать это от той же руки», — пишет он в мемуарах. Одним из первых он раскрывает в воспоминаниях столь личные, да еще и вызывающие, детали.

Ходьба пешком явно прекрасно вписывалась в жизненные воззрения Руссо. Он был сторонником возврата к природе, а что может быть естественнее ходьбы? По крайней мере для большинства из нас.

Я не таков, как Руссо. Я не дитя природы и даже не ее дальний родственник. Не хожу в походы, не люблю кемпинги. На бампере моей машины нет наклейки «Скорее бы рыбалка». Сюда же охота, походы (смотри выше), спелеология, сплавы на байдарках, подводное плавание, скалолазание, наблюдение за птицами. У меня нет походных ботинок. Нет спального мешка. Нет «кошек» для альпинизма. Несколько рюкзаков найдется, но это элегантные городские модели с названиями вроде «для городских джунглей» или «городской бунтарь».

Мать-природа меня бесит. Вечно напоминает мне о том, что у меня нет каких-то сущностных навыков. Я не умею ни ставить, ни убирать палатку, ни вообще делать что бы то ни было с палаткой. Понятия не имею, как ориентироваться по звездам, солнцу и прочим небесным телам. Моя некомпетентность простирается также и за пределы природного мира. Я не умею менять воздушный фильтр в машине, общаться с дочерью-подростком, утешать пожилых родителей, вставать в позу йоги «собака мордой вниз», а также спокойно сидеть и размышлять дольше пяти секунд, чтобы при этом моя голова не разлетелась на куски.

Мне казалось, что ходить я умею, но, читая Руссо, я усомнился и в этом своем базовом навыке. Да, ставить одну ногу впереди другой и по мере надобности повторять — на это я способен, но это ведь доступно и роботу. Это не то, что называют ходьбой пешком.

То, как человек ходит, многое рассказывает о нем самом. Недавно в Пентагоне разработали усовершенствованный радар, способный распознавать до 95 % видов походки, а они различаются так же, как отпечатки пальцев или подписи[39]. Походка у каждого своя.

У меня их несколько — они меняются по настроению. Могу ломиться вперед полным ходом, словно на распродаже в «черную пятницу», могу передвигаться враскоряку, будто страдающий ожирением слон, который только что отобедал у шведского (то есть индийского) стола. Вам не понравится идти следом за мной. Не завидую своим последователям.

* * *

Я проснулся в Нёвшателе — городе, нелюбимом Руссо, — и отправился на поезде в городок Мотье, который был ему еще более неприятен. «Самое мерзкое и пагубное местечко, где только доводилось жить человеку», — вспоминал Руссо. И на его чувства, очевидно, в Мотье отвечали тем же.

Сегодня ненавистный Руссо дом в ненавистном ему городке превратился в маленький музей философа, и это доказывает, что время — и немного кураторского ухода — лечит. Табличка сообщает, что Руссо жил здесь с 10 июля 1762 года по 8 сентября 1765 года. Весьма точно, но информация явно не полная. Здесь ничего не говорится о ядовитой вражде между Руссо и жителями Мотье, которые решительно не одобряли то, что он писал.

В музее я нашел ранние издания двух книг, которые и вызвали гнев обывателей: «Эмиль, или О воспитании» и «Об общественном договоре». Еще я заметил портрет автора в восточном кафтане. Удобно, но выглядит странно. Все это наверняка злило жителей городка, вкупе с ежедневными прогулками Руссо, и делало его объектом насмешек. Однажды неприязнь достигла критической точки — и перелилась через край. С подачи самого мэра жители городка закидали дом Руссо камнями. Жан-Жак порой считывал социальные сигналы неверно, но в этот раз понял все правильно. Он бежал из Мотье и больше не возвращался. Так поступил и я.

Вернувшись к вечеру в Нёвшатель, я пошел в блинную, заказал бокал шардоне (надеюсь, оно хорошо подходит к раннему романтизму) и вынул из рюкзака мемуары Руссо. И погрузился в них. Руссо не из тех авторов, которых пробуешь по чуть-чуть. Ныряешь с головой или не читаешь вовсе.

Особенно захватывает и не отпускает его язык. Ясный, доступный, без всяких обычных философских наворотов. «Как хорошо», — думаю я и делаю еще глоточек шардоне (вообще-то подходит оно не очень).

Вскоре я понимаю, что к ясности языка примешивается кое-что еще. Руссо — как бы это сказать повежливее? — он drama queen. Слова его исполнены столь глубоких чувств, что мне начинает казаться, будто сами страницы чуть влажноваты. Руссо любит порыдать. Регулярно, от всей души. Он был склонен к экстатическим припадкам, нередко падал в обморок. Он вечно то предается «сладчайшей меланхолии», то завороженно наблюдает «роковое знамение неотвратимой судьбы», то (мое любимое) изнывает в «праздном одиночестве». Сердце — любимый его орган — никогда не отдыхает. Оно «открывается», «возгорается», «пробуждается». В основном — бьется. Бьется с «нетерпением», «радостью», а также довольно часто «изо всех сил».

Подобный сердечно-сосудистый стиль письма я обычно не люблю, но не в случае Руссо. Пусть его слова вычурны — в них нет фальши. Руссо не притворяется.

Философию его можно уложить в четыре слова: природа — хорошо, общество — плохо. Он верил в «естественную добродетель человека». В своей работе «Рассуждение о происхождении неравенства» он рисует естественное состояние человека: «Дикий человек, который, блуждая в лесах, не обладал трудолюбием, не знал речи, не имел жилища, не вел ни с кем войны и ни с кем не общался, не нуждался в себе подобных, как и не чувствовал никакого желания им вредить». Никто не рождается злобным, мелочным, мстительным, подозрительным. Такими людей делает общество. «Дикарь» Руссо живет настоящим моментом, не жалея о прошлом и не беспокоясь о будущем.

Многое из того, что мы принимаем за природные свойства человека, на самом деле заложено обществом, считает Руссо. Нам кажется, что наша любовь к копченому сыру бри или инстаграму заложена в нас природой, но она — продукт культуры. В конце концов, в 1970-е годы люди считали «естественными» ворсистые ковры и широченные галстуки, и только сегодня мы осознаем всю их чудовищность. Даже столь «естественная» вещь, как ландшафт, — и та подвержена влиянию культуры. В европейской культуре люди, как правило, считали горы чем-то варварским, и никто в здравом уме не отправился бы туда путешествовать. Лишь в XVIII веке горы стали объектом восхищения. Но вот что хорошо, по мнению Руссо: мы сможем изменить эти социальные условности, если только поймем, что имеем дело с конструктами, выбросить которые прочь не труднее, чем старые джинсы-клеш.