— Вы сдались, Софья Николаевна? — услышала она прозвучавший за спиной голос Миши Воронина — вихрастого художника с первого урока.

— А ты написал контрольную? — хрипло спросила она, не поворачиваясь к нему.

— Нет, вы же знаете, что я… это… донов. Ай донов. Инглиш ваш.

— Возвращайся в класс и пиши! — повысила голос Соня, морщась от надрыва в собственном голосе.

— А зачем?

Соня промолчала. Что бы она ни сказала, все без толку.

— Вы, Софья Николаевна, хорошая, по вам видно, — вздохнув, сказал Воронин. — И учительница вы, может, тоже хорошая, только нам уже это не надо. И не получится у вас. Два года осталось до выпуска — поздно нас учить. Старайтесь с мелкими, а тут не переживайте так — не стоит оно того.

— А тебе и подавно не надо меня учить. Иди в класс.

— Да я не учу, чего вы сразу… жалко мне вас стало. Я против вас ничего не имею. И Дороха, кстати, осуждаю.

Глаза снова защипало. Жалко ему стало — вот же ободрил!

— Вы тоже в класс вернитесь, — сказал Воронин. — Он извинится… Хотите?

— Иди в класс, — в третий раз повторила Соня.

Она честно попыталась вложить в голос побольше гнева и холода, но вместо этого получилось истерично и отчаянно.

Воронин хмыкнул и затопал обратно.

Соня в кабинет так и не вернулась. Простояла у окна до звонка и не обернулась даже тогда, когда за спиной зашептались и позвали на “эй”.

Последний урок прошел совсем неловко и нескладно, хотя шестые классы Соне нравились: они отзывались и тянулись навстречу с большей охотой, чем остальные. Она подгоняла детей, чтобы они произносили скороговорки так быстро, как получится, но при этом сама дважды запнулась. Спросила слова, которые еще не проходили. А маленькую самостоятельную, которую провела в начале, проверить так не успела, постоянно отвлекаясь на шебутного Женю Косулина и делая ему замечания.

Отличница Лена Щеглова с волнением замельтешила после звонка перед столом.

— Я нормально написала? Посмотрите мою, пожалуйста.

Соня виновато вздохнула и не смогла придумать отговорку, поэтому стала перебирать листочки и искать работу ученицы. Завидев это, подтянулись и другие ребята с настойчивым выкриками “и мою, и мою!” Соня оглядела толпу и беспомощно улыбнулась. В итоге пришлось проверить почти все и выдать результаты в руки всем жаждущим их узнать.

Два часа после всех уроков она без толку просидела в кабинете музыки на втором этаже за разговором с пожилой учительницей Галиной Федоровной, одновременно пытаясь оживить хотя бы один из двух старых проигрывателей. Один работал с помехами, а другой воспроизводил звук кусками. Вполуха слушая про то, как младшая дочурка Галины Федоровны поступила в аспирантуру, Соня перебирала пластинки и передвигала проигрыватель по столу, потому что ей казалось, что в определенных положениях он начинает работать лучше. Но выводы были неутешительными — в работу ни один из них не годился.

К четырем часам ее позвали помочь с продленкой, потому что одной из учительниц срочно потребовалось уйти. Дети началки были на удивление спокойными и развлекали себя сами настольными играми, правда один мальчик, обыграв всех в шахматы, застенчиво попросил Соню составить ему компанию. И она тоже потерпела поражение.

Когда детей разобрали родители, Соня очень долго копошилась прежде, чем уйти. Все тело наполнила невероятная усталость, будто она весь день таскала кирпичи, а не с детьми общалась. Руки лениво собирали листочки и тетрадки, а ноги медленно несли ее к выходу. На первом этаже участливый охранник с седой бородой угостил ее и учительницу истории Тамару Алексеевну, которая также собиралась домой, киселем и булочками с изюмом из столовой, и голодная Соня снова чуть-чуть задержалась.

По правде говоря, домой она спешить и не хотела. Ей нравилось сидеть в пустой школе рядом с приятными людьми, рассуждающими о филармонии, вдали от домашних дел, за которые ее непременно отругает баба Валя, и тетрадок с беспорядочными неровными английскими буквами. Особенно ей понравилось то, что, заслушавшись голосами охранника и исторички, она сладко задремала на неудобном стуле возле окна.

— Вы как-то слишком быстро подустали, Софья Николаевна, — заметила Тамара Алексеевна. — Год только начался.

— И не говорите.

— Не надо брать на себя так много и так сразу, — посоветовал охранник.

— Да. Наверное.

Соня покинула школу, когда начало темнеть и зажглись фонари, а плутала по улицам так неторопливо, что с площади в переулок, ведущий к дому, свернула, уже когда солнце село и на город опустилась темнота.

Под вечер зрение Сони всегда садилось. Оно и так всю жизнь было не очень хорошим, но ближе к концу дня она почти всегда ощущала острую нужду в очках, которые ненавидела всей душой.

Они лежали в портфеле, но до дома уже было рукой подать, так что доставать их она не посчитала нужным. Поэтому и не замечала высокую темную фигуру впереди до тех пор, пока не подобралась достаточно близко, чтобы уловить исходящий от нее запах сигарет и пыли.

Соня вздрогнула, подняла глаза вверх, чтобы попросить прощения за свою невнимательность, но слова извинений так и не сорвались с ее губ.

Глава шестая, в которой хочется жить

Таких страшных глаз Соня не видела никогда. Возможно, так ей показалось, потому что в блеснувших в полутьме зрачках молниеносно пронеслась вся ее короткая жизнь, которой, видимо, суждено было стать еще короче.

Огромная холодная ладонь закрыла ей рот, но она, наверное, и так не закричала бы от нахлынувшего ужаса. Сердце бешено заколотилось в тишине совершенно пустого и темного переулка, где она иногда подкармливала дворовых кошек: по утрам они выбирались из подъездов дома бабы Вали и приходили сюда встречать Соню с ее старыми жестяными банками с кашей или колбасными обрезками. Она была так близко к дому, но в то же время безнадежно от него далеко.

Острые блестящие зубы оказались у виска, и голос, глубокий и гудящий, влился в уши и пронесся по всему телу, будто парализующий яд.

— Закричишь — я тебя убью. Убежишь — поймаю и разорву на части.

Соня оцепенела, и единственное, что она оказалась способна сделать — это сморгнуть пелену с глаз, от которой быстро слиплись ресницы и слезы скатились вдоль носа прямо на страшную руку.

Огромный мужчина дернул верхней губой, снова показывая нечеловеческие зубы, и внезапно отпрянул, отпуская Соню. Ее тут же мелко затрясло, когда она узнала мужчину, которого Степа приводил в