Б. Бялик справедливо отметил, что основным пороком книг Кирпотина является забвение им принципа партийности в литературе. Для книг В. Кирпотина характерна замена точных терминов и понятий, раскрывающих классовое содержание литературы, неясной и нечеткой фразеологией.

Проф[ессор] Н. Бродский критикует положение Кирпотина о том, что творчество молодого Достоевского, взятое в целом, соответствовало идеологии передовых людей 40-х годов.

Проф[ессор] Д. Благой считает, что книга В. Кирпотина написана слишком спокойно, объективистски. Мы не находим в книге Кирпотина, представляющей собою первую часть исследования о Достоевском, ключа к общей концепции творчества писателя. ‹…›

Выступивший в заключение обсуждения член-корреспондент Академии наук А. Еголин отметил, что собрание было плодотворно. Книги Кирпотина были подвергнуты серьезной и принципиальной критике. Печальным, однако, является то обстоятельство, что критика книг Кирпотина началась не по инициативе коммунистов института. В связи с этим А. Еголин говорит о неудовлетворительной работе партийной организации института и призывает ученых-коммунистов к строгой, принципиальной критике в самокритике»[1099].

Апофеозом критики Кирпотина, уже ставшего «козлом отпущения», стала статья «Против буржуазного либерализма в литературоведении: По поводу дискуссии об А. Веселовском» в «Культуре и жизни» от 11 марта 1948 г., о которой уже говорилось в связи с кампанией против А. Н. Веселовского. Естественно, учитывая национальность Валерия Яковлевича (а он был евреем), что в следующем году – в разгар борьбы с космополитизмом – он уже с веским набором аргументов был причислен к космополитам.

Уместно опять привести слова Чуковского о подобной ситуации:

«После ударов, которые мне нанесены из-за моей сказки, – на меня посыпались сотни других – шесть месяцев считалось, что “Искусство” печатает мою книгу о Репине, и вдруг дней пять назад – печатать не будем – вы измельчили образ Репина!!! Я перенес эту муку, уверенный, что у меня есть Чехов, которому я могу отдать всю душу. Но оказалось, что рукопись моего Чехова попала к румяному Ермилову, который, фабрикуя о Чехове юбилейную брошюру, обокрал меня, взял у меня все, что я написал о Чехове в 1914 году накануне первой войны и теперь – во время Второй, – что обдумывал в Ленинской библиотеке уединенно и радостно, – и хотя мне пора привыкнуть к этим обкрадываниям: обокрадена моя книга о Блоке, обокраден Некрасов, обокрадена статья о Маяковском, [И. В.] Евдокимов обокрал мою статью о Репине, но все же я жестоко страдаю. Если бы я умел пить, то я бы запил»[1100].

Не думая сравнивать Чуковского с Кирпотиным, мы пытаемся здесь представить лишь типическую ситуацию для человека, по какой-либо причине, чаще всего по совершенно случайной, попавшего в немилость к власти. И нет различия между тем, действительного ли дарования этот человек или умелый компилятор и последователь конъюнктуры: он будет доходчиво вразумлен, а при малейшем сопротивлении – раздавлен. И хотя в послевоенной практике аресты и судебные приговоры были распространены в значительно меньшей степени, нежели в 1930-х гг., перспектива остаться без средств к существованию казалась угрожающей. Тем более что обычно на иждивении у творческих работников имелось большое семейство вкупе с привычкой к обеспеченной жизни; лишение же возможности печататься, преподавать, работать по специальности являлось для некоторых из них синонимом крайней нужды.

«Да, страшно жить в условиях, когда от благорасположения или неприязни, от каприза или приязни одного человека зависит твоя работа, твоя свобода, твоя жизнь, жизнь или смерть сотен, тысяч, миллионов людей»[1101] – эти слова Д. Т. Шепилова, знавшего об этом не понаслышке, вполне справедливы.

Газетными статьями, как часто бывало, дело не ограничилось: их сменили статьи журнальные. Против книги ленинградца А. С. Долинина статьей «Грубая фальсификация» в марте 1948 г. в журнале «Знамя» разразился критик И. Л. Альтман, который сам ровно через год окажется на месте жертвы подобных статей как один из главных представителей побиваемого космополитизма. Но в тот момент Альтман еще мог себе позволить выносить приговоры:

«Книга А. С. Долинина “В творческой лаборатории Достоевского”, враждебная марксистско-ленинской идеологии, грубо искажает сущность творчества великого писателя. ‹…›

Мы видим возмутительную попытку извратить основную задачу советского литературоведения. Основываясь на ленинской теории отражения, литературовед обязан показать, насколько художественные образы соответствуют реальной действительности, насколько глубоко они показывают жизнь в ее разнообразии, противоречиях, изменениях, движении. ‹…› Долинин обязан был вскрыть порочность творческого метода Достоевского, а не прикрываться тогой мнимого объективизма. ‹…›

Это с начала до конца ложь! Ложь, выдаваемая за научное исследование, перепевы книги Георгия Чулкова, вышедшей в 1939 году и прошедшей мимо нашей критики. ‹…› И Долинин, и Чулков в модифицированной форме излагают и “углубляют” антимарксистскую, меньшевистскую статью о Достоевском, помещенную в свое время в “Литературной энциклопедии”»[1102] и т. д.

Завершал И. Альтман словами:

«Книга А. Долинина наносит вред советской литературной науке и делу социалистического воспитания читателя»[1103].

После такой уничтожающей статьи брошюра В. Ермилова «Против реакционных идей в творчестве Ф. М. Достоевского», представляющая собой стенограмму лекции во Всесоюзном обществе по распространению политических и научных знаний, кажется тонкой научной полемикой. Ермилов лишь походя критикует Кирпотина, несколько больше – Долинина, а в завершение повторяет пассаж из своей статьи 1947 г. в «Литературной газете»[1104].

Ермилов наверстает упущенное лишь в следующем, 1949 г. и, не упоминая литературоведов, поставит позорное клеймо на самом Достоевском:

«Враги коммунизма безобразны морально и эстетически, формы их борьбы против сил демократии и социализма уродливы, мерзки. Но художник, стоящий на позициях социалистического реализма, не может стыдливо обходить эту область безобразного на том основании, что она антиэстетична. Он обязан раскрывать всю мерзость, всю глубину падения врагов человечества. Что же сделает эстетическим его изображение безобразного и уродливого? Что предохранит его от влияний декадентской эстетизации безобразного, от объективистской фиксации мерзости, от такого изображения уродства и зла, при котором художник капитулирует перед силой зла, стирает грани между злом и добром, как это случилось с Достоевским и Флобером, которые в своем объективизме вплотную подошли к эстетизации безобразного…»[1105]

Кроме того, что в процессе таких кампаний страдали сами авторы исследований и критических сочинений, издание их «идеологически вредных» работ мгновенно ставилось на вид и тем, кто участвовал в выпуске книг: от редакторов и рецензентов до руководителей издательств. По случайному стечению обстоятельств обе книги о творчестве Достоевского были выпущены издательством «Советский писатель», директор которого, бывший комсомольский деятель Г. А. Ярцев, получил нарекание со стороны ЦК. Об этом упоминается в записке, поданной Д. Т. Шепиловым и его заместителями Г. М. Маленкову:

«В мае 1948 года