мир отождествлял с Америкой, думал вовсе оставить свою страну. Среди стран, куда он собирался эмигрировать, значилась и Россия, где он не бывал, но знал, что там его читают и почитают. Он получил об этом представление от знакомой Пушкина, жившей в Париже княгини Прасковьи Голицыной, её визитки я видел среди семейных материалов, которые просматривал по разрешению Генри.

Джеймса Фенимора Купера теснил процесс, что был начат его предками. Создатель литературной фигуры, во всем мире принятой за американца, оказался поднят и подмят колесом американской истории. История ставит такой капкан всякому, кто несколько забылся и запамятовал, откуда взялось его собственное благополучие. Генри Адамс как историк схватил дух пионерства: европейские переселенцы на новых берегах преодолели кастовые границы, которые тормозили социальное движение в Старом свете. Заокеанская страна успела проделать тот путь, на который в Европе ушло Новое время, начиная с Ренессанса, движимого буржуазией как революционной силой, до империализма, затем буржуазия стала охранять свое господство. Так после Второй Мировой войны рассуждал Арнольд Тойнби в лекции «Америка и мировая революция»[234].

«В одном я могу быть уверен, – говорит Генри Купер, а мы продолжаем стоять у памятника его предку, поставлен памятник посреди семейного кладбища, на котором из поколения в поколение хоронили Куперов, – и я буду лежать в этой земле».

Сын, верный памяти отца (Поль Робсон-младший)

«Он показался мне наивным».

Из воспоминаний о Поле Робсоне.

С Робсоном-младшим, Павлом Павловичем, как его называли, мы познакомились, когда в библиотеке Университета Адельфи мне предложили устроить выставку «Негры в СССР». Негритянское племя с незапамятных времен у нас живет в горах Кавказа, но выставку мы организовали вокруг Пушкина – к двухсотлетнему юбилею поэта.

От Павла Павловича я получил фотографию его отца, выступающего на Пушкинском юбилее 1949 года в Москве[235]. Василий Ливанов прислал фотографию своего отца с Робсоном: два удрученных гиганта сидят рядом в Доме Дружбы. После этого вечера Робсон, выйдя на улицу и стоя на крыльце, стал петь для прохожих – в двух шагах от ИМЛИ, я не оказался в нужный момент на нужном месте, а некоторые сотрудники Института слышали импровизированный концерт.

Пока готовили мы выставку, перечитал я всё пушкинское, касавшееся негритянской темы, которая преследовала поэта всю жизнь: с лицейских лет и до конца он не расставался со своей Африкой. Держал перед собой на письменном столе фигурку африканца. Мысль о том, что он – «потомок негров», была у Пушкина неотступной. Так он и воспринимается в мире. «Великий поэт-мулат» – ещё в 30-х годах на Кубе была опубликована такая книжка[236] и такова ныне международная репутация Пушкина среди его африканских соплеменников, Пушкин поставлен в ряд великих африканцев.

«Родство через Пушкина» (“Mnship in Pushkin”) – статью, названную словами Ленгстона Хьюза и опубликованную в Nassau Review-99, мне помогали писать сотрудники библиотеки. Наша статья вышла раньше целого сборника на ту же тему «Под небом Африки моей»[237]. Предисловие к сборнику написал профессор Гарварда, знавший нашу статью, однако составители сборника, интеллигентные, свободомыслящие, порядочные люди, к тому же мои знакомые, не упомянули в обширной библиографии нашей статьи. «Факты известны, осталось сделать выводы», – так на нашу статью отозвался ведущий из черных литературоведов, профессор Гарварда. Единственный вывод, который, приведя факты, мог я сделать: надо проблемой заняться и обдумать.

Среди моих студентов была черная студентка с литературными склонностями. Она составила монтаж из пушкинских стихов и писем, студенты театрального отделения разыграли. Парень, исполнявший роль поэта, был настолько похож, особенно в профиль, набросанный самим Пушкиным, что я ему сказал: «Поезжай в Москву, тебя поставят рядом с памятником».

Фотографию, полученную от Робсона-младшего, мы с библиотекарями Адельфи увеличили, поместили в раму и получился фотопортрет: Робсон на фоне Пушкина, которого он мечтал сыграть, но пьесы не было. Кафедра африканистики устроила церемонию, и мы вместе с Павлом Павловичем поместили портрет на постоянную экспозицию в университетском театре.

Величие Робсона – величие одиночки. Черные собратья отрекались от крупнейшего афро-американца-певца, как у нас оперные певцы отрекались от Шаляпина. У англичан Поль Робсон играл в театре и снимался в кино, но, за исключением «Отелло», играл и снимался в таких пьесах и фильмах, что лучше бы не играл и не снимался. Но, правда, картины сохранили его изумительный голос.

Разные силы использовали Поля Робсона. В США во время войны сделали его символом национального единства, а в годы мак-картизма лишили паспорта. Приютили в ГДР, но фигура оказалась чересчур крупна, чтобы уместиться в рамках пропаганды. Не умещался Робсон и в границах негритянской общины, ведь он был не только выдающимся негритянским артистом, он был крупнейшим американским артистом негритянского происхождения. Повсюду в мире, куда ни приезжал Робсон, – торжества, приемы, выступления, можно подумать, жизнь сплошного триумфа, а фотография в Доме дружбы, которую прислал Васька, говорит о гнетущем чувстве изолированности и тщеты. В то время мой брат Андрей работал переводчиком Уильяма Фостера, Генерального Секретаря Американской Компартии, Фостер лечился в Барвихе. Туда же приехал Поль Робсон, Андрея попросили переводить беседу артиста с доктором. «Вы чувствуете тревогу?» – спросил врач. «Тревогу? – переспросил Робсон. – Нет, печаль».

Наивным сочла его Дорис Лессинг. Наивным ей показался сын раба, во времена сегрегации получивший три университетских диплома с отличием, выросший в мировую фигуру, когда его соплеменников линчевали. С Дорис Лессинг была дружна наша наставница, профессор Ивашева, после университетских лет увиделся я с Лессинг в Америке, и, когда прочитал в её книге воспоминаний о наивности Робсона, хотел ей написать, чтобы спросить, был ли наивен выстоявший при всестороннем нажиме. Но такие письма обычно оставались без ответа, что спрашивать? За наивность принимали чистосердечие человека, который всё понимал, в том числе силу обстоятельств, которым даже он не всегда мог противостоять. Прогрессивных убеждений люди, упрекавшие Робсона, не оказывались в ситуации, о которой я услышал от Робсона-младшего. Сын, русист по образованию, действовал как переводчик и присутствовал при встрече, устроенной его отцу в Москве с арестованными членами Антифашистского Еврейского Комитета. Еврейские деятели были доставлены в гостиницу «Националь», где остановился Робсон. Они, беседуя с ним, произносили одно, а знаками показывали другое. «Всё хорошо», – говорили и ладонью как бы перерезали себе горло. Просоветски настроенные американцы отказываются верить Павлу Павловичу: почему Робсон не протестовал? Не перенести людей в другое время. Ромену Роллану удалось уговорить Сталина отпустить Виктора Сержа, то были 30-е годы, когда Сталин был вынужден считаться с международными мнениями. Зато в 40-х наш вождь уже ни с кем не