революционного процесса, КПК вменялось в обязанность «постоянно толкать партию Гоминьдан в сторону аграрной революции»[1226]. Фактически речь шла о том, чтобы перенести на почву Китая опыт российской революции, что стало ахиллесовой пятой китайского курса Москвы. «Ни тогда, ни много позже руководители и идеологи Коминтерна не сознавали, что особенности социальной структуры, землевладения и землепользования в китайской деревне делают здесь невозможной аграрную революцию по русскому образцу»[1227].

По мнению Бухарина, суть проблемы сводилась к «совершенно объективному противоречию между необходимостью на данной стадии [добиться] максимально большего блока, направленного против империализма, и, с другой стороны, необходимостью развивать крестьянское движение»[1228]. В тезисах Седьмого пленума ИККИ о международном положении китайским коммунистам была обрисована перспектива дальнейшей борьбы за самостоятельное некапиталистическое развитие страны в союзе с советским и международным пролетариатом. Инструментом этого развития назывался «единый фронт всех национально-революционных сил, включая антиимпериалистические слои буржуазии», т. е. движение Гоминьдан[1229]. Оптимизм коминтерновцев подпитывался первыми успехами Северного похода китайской национально-революционной армии. Одновременно Сталин, имея полную поддержку Бухарина, подчеркивал необходимость подготовки перехода государственной власти в Китае в руки пролетариата и коммунистической партии.

Если первый остерегался давать конкретные рецепты того, как будет выглядеть «некапиталистический путь развития», то Бухарин, выступивший в китайской комиссии пленума на следующий день после Сталина, был максимально конкретен: «Мы будем строить диктатуру пролетариата и крестьянства с антиимпериалистическим содержанием, с национализацией промышленности, национализацией земли, с широким привлечением масс к государственному аппарату, с монополией внешней торговли, с аннулированием государственных долгов…»[1230]

Это выглядело как повторение ленинского взгляда на перспективы России после начала в ней революции 1917 года, хотя и с важной поправкой: в то время, как большевики призывали к скорейшему выходу страны из империалистической войны, китайским коммунистам отводилась центральная роль в развертывании войны антиимпериалистической. Не проводя прямых параллелей, Бухарин ориентировал их на то, чтобы добиться «осторожной перегруппировки» сил внутри Гоминьдана в пользу его левого крыла, что выглядело как некое подобие «большевизации» Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов летом — осенью 1917 года.

19 января 1927 года Политсекретариат ИККИ принял резолюцию об организационной работе КПК, подтвердив решения Седьмого пленума. В своих выступлениях в ходе заседания Бухарин говорил о недопустимости раскола Гоминьдана, укрываясь за словесной эквилибристикой и предлагая вести речь о «вытеснении правых», «о завоевании стратегически важных позиций во всех организациях и инстанциях Гоминьдана, в правительственных аппаратах, в армии и т. д.». Это было немедленно отмечено представителями оппозиции: «…если создавать сейчас левую фракцию, то это означало бы раскол» Гоминьдана. Однако он продолжал настаивать на своей позиции, ссылаясь на необходимость сохранить участие коммунистов в Национальном правительстве[1231].

В первые годы деятельности Коминтерна индийский коммунист Манабендра Нат Рой считался одним из главных экспертов по вопросам, связанным с китайской революцией

Начало 1920-х

[Из открытых источников]

Неотъемлемой частью китайской революции было нарастающее вмешательство в ее ход иностранных держав. Бухарин, не так давно рассуждавшей о праве России на «красную интервенцию», выступил здесь поборником сплочения всех антиимпериалистических сил. В январе 1927 года Политсекретариат обсуждал подготовку к Антиколониальному конгрессу в Брюсселе, продумывая систему мер, чтобы сохранить контроль над ним в руках коммунистов. Параллельно Коминтерн разворачивал антивоенную кампанию. Бухарин подчеркивал: «В ходе этой кампании главный акцент должен быть сделан не на Россию, а на интервенцию в Китае. Широкие круги не слишком верят в военную опасность для России, в то время как в Китае налицо факт интервенции»[1232].

3 марта 1927 года Бухарин выступал на заседании Политбюро, определившим линию КПК на длительную перспективу. Несмотря на нараставший конфликт партии с Гоминьданом, рекомендовалось сохранить курс на «вытеснение правых гоминьдановцев, дискредитировать их политически и систематически снимать с руководящих постов»[1233]. В плане военной работы китайские коммунисты должны были создавать «особо верные революции воинские части», т. е. собственную армию.

Через неделю, после того, как в Москву дошли известия о формировании в Ухани и Нанкине двух центров Гоминьдана, директива о необходимости их примирения была отправлена в Китай от имени Коминтерна. Соответствующая телеграмма, подписанная Бухариным, предлагала всем членам гоминьдановского руководства ориентироваться на решения уханьского Национального правительства. В ней еще сохранялась надежда на то, что Чан Кайши удастся образумить, а его выпады против коммунистов расценивались как тактическая уступка правому крылу Гоминьдана[1234].

К 1927 году Бухарин уже твердо усвоил, что китайская тема — безоговорочный домен Сталина. Даже в таких мелочах, как посылка гоминьдановскому пленуму приветственной телеграммы, он запрашивал генсека, «целесообразно ли открыто афишировать связь между Коминтерном и Гоминьданом»[1235]. К этому моменту Коминтерн в решениях Политбюро уже без оговорок относился к числу «советских и партийных органов», действующих за рубежом[1236]. Несмотря на то, что многие директивы китайским коммунистам шли от имени его Исполкома, он был лишен возможности вести с ними переписку без ведома ЦК ВКП(б), а шифротелеграммы от советских эмиссаров, работавших в Китае, получал в Коминтерне один только Пятницкий[1237].

Увлечение коминтерновских экспертов по Китаю параллелями с российским 1917 годом заставило Бухарина высказать на этот счет собственную позицию. «Неверно сразу же выдвигать лозунги, которые мы, к примеру, выдвигали в русской революции во время Керенского. Механическое перенесение этих лозунгов было бы неправильно. Такая тенденция есть у ряда очень нетерпеливых товарищей. Абсолютно неверно переносить наши лозунги после Февраля 1917 г., например, что Чан Кайши это Керенский, мы — большевики, а Гоминьдан — эсеры». Это неверно потому, что Китай ведет национальную войну одновременно и против остатков феодализма, и против иностранного империализма. Поэтому «в русской войне мы саботировали оборону, здесь же мы поддерживаем наступление»[1238], — завершал свою мысль Бухарин.

Карл Радек, безоговорочно примкнувший к объединенной оппозиции, выступал за разрыв отношений с Чан Кайши, хотя озвучил это публично лишь в мае 1927 года. По его мнению, это позволило бы стимулировать размежевание внутри национально-освободительного движения страны. Бухарин и Сталин понимали, что часы единого фронта в этой сфере сочтены, но предпочитали занимать выжидательную позицию[1239]. Развязка не заставила себя ждать. Шаблонное понимание «русского опыта», явное забегание вперед, стремление добиться изменения соотношения сил в пользу КПК «здесь и сейчас» привели к трагедии. Руководство революционной армии не горело желанием повторить героический путь Красной армии, которая целиком и полностью находилась под контролем РКП(б). Да и сам Чан Кайши с растущим раздражением относился к директивам Москвы, хотя она внешне не ставила под вопрос его лидерство в Гоминьдане