Кризис доверия достиг высшей точки к концу марта — началу апреля 1927 года. В ходе дискуссии в Президиуме ИККИ Бухарин сосредоточил свое внимание на угрозе империалистической интервенции, которая дала себя знать бомбардировкой прибрежного Нанкина. «Для империалистов опасность состояла в том, что вскоре возникнет единый Китай, а это было для них неприятным делом». Виновником трагического поворота в развитии революции оказывались европейские рабочие, в том числе и коммунисты, которые не проявляли никакого интереса к китайским событиям. «Это действительно большой скандал. Мы вынуждены вновь и вновь тянуть этих людей за ноги, чтобы они что-нибудь делали, хотя всякий разумный коммунист должен был бы прийти к мысли, что ему надо во весь голос протестовать против действий империалистов в Китае»[1241]. Такой подход, выдвигая на первый план внешний фактор, неизбежно затушевывал назревавший раскол в самом революционном лагере.

Несколькими днями позже членам «дуумвирата» уже очно пришлось дискутировать с Радеком на закрытом собрании московского партийного актива. Признавая «безобразия правых», Бухарин оправдывал их своеобразием организационной структуры Гоминьдана, который соединял в себе черты «партии и советов». Сталин пошел еще дальше — не называя имени Чан Кайши, он привел в качестве доказательства притчу, что хороший хозяин не станет выгонять из дома плохую кобылу до тех пор, пока она его слушается. «Когда правые перестанут слушаться, — резюмировал Сталин, — мы их выгоним»[1242]. На самом деле хозяином положения в Китае чувствовал себя как раз Чан Кайши, а проведение компартией самостоятельной политики рано или поздно должно было обернуться репрессиями против нее.

Близость развязки в Китае была в те дни очевидна обеим фракциям в руководстве ВКП(б), и она не заставила себя ждать. Видя в коммунистах угрозу собственной власти, Чан Кайши обрушил репрессии на коммунистов, устроив побоище в одном из крупнейших городов страны — Шанхае, которое вошло в историю как «кровавая баня» (в ходе протестов была расстреляна студенческая демонстрация, погибло более 300 человек). «Расправа Чан Кайши со своими коммунистическими союзниками в Шанхае в апреле 1927 года застала Бухарина и остальных советских руководителей врасплох… Китайскую катастрофу можно отнести к наихудшим событиям в политической деятельности Бухарина как лидера. Обвиненный (вместе со Сталиным) оппозицией в провале китайской революции, Бухарин стал беспомощно предлагать различные тактические ходы, которые по мере развития событий теряли смысл»[1243]. Действительно, Зиновьев тут же обвинил Политбюро в капитулянтской политике, утверждая, что предвидел «предательство» Гоминьдана с самого начала[1244].

Накануне открытия Восьмого пленума ИККИ Бухарину от имени «русской делегации» на ходу приходилось вносить изменения в проект резолюции по китайскому вопросу. Обе поправки касались лозунга Советов, который выдвигала оппозиция и который теперь тихой сапой перешел в арсенал официальных структур ВКП(б) и Коминтерна. Во-первых, из документа было вычеркнуто предложение о большевистском характере данного лозунга — Москва не хотела демонстрировать, что ее китайская политика попросту копировала опыт Российской революции. Во-вторых, было добавлен тезис о том, что в ходе превращения демократической революции в социалистическую требование передачи всей власти советам — центральное для компартии[1245]. Очевидно, что вторая поправка была полной противоположностью первой, настаивая на обязательности большевистской модели захвата власти.

Спешка и огрехи сталинского большинства в китайской политике давали обильную почву для критики со стороны «объединенной оппозиции». Исследователи справедливо подчеркивают, что начиная с апреля 1927 года Троцкий развил максимальную активность, став ее бесспорным лидером. В отличие от Сталина, прибегавшего к притчам, он предпочитал использовать литературную классику: «Население гоголевского городка в „Ревизоре“, как известно, пользовалось каждым новым забором, чтобы нанести к нему мусору. Так и некоторые публицисты, полемисты и „теоретики“ нашей партии пользуются постановкой каждого нового серьезного вопроса, чтобы завалить его кучей мусора»[1246].

Троцкий и Бухарин в очередной раз схлестнулись друг с другом на заседаниях Восьмого пленума, хотя изначально он был посвящен не китайскому вопросу, а военной угрозе со стороны Запада. Первый настаивал на том, что блок с национальной буржуазией был вообще недопустим в китайской революции — ее ход давно перерос подобные лозунги, и теперь на повестку дня следует выдвинуть образование в стране рабоче-крестьянских Советов. Отвечая ему, Бухарин также старался опереться на авторитет Ленина, пересказывая не только длинные пассажи из его работ, но и по памяти свои беседы с вождем. Подобное цитатничество носило прагматический характер, так, применительно к китайской революции, о которой Ленин не успел высказаться, герой нашего очерка именно у него находил ключевые выводы, оправдывавшие блок коммунистов с Гоминьданом: «Чему учил нас Ленин? Во-первых, что форма советов имеет различное классовое содержание, что советы могут быть не только формой пролетарской диктатуры, но, например, также и формой крестьянской власти. С другой стороны, Ленин, как подтвердит всякий, кто с ним работал, считал возможным, что даже диктатура пролетариата возникнет не в форме советов»[1247].

Следовательно, утверждал Бухарин, возможно сохранение ставки на левый Гоминьдан, базировавшийся в Ухане. Он видел в нем «своеобразную историческую полупартию», способную поддержать массовое движение рабочих, крестьян и ремесленников, которое возглавят коммунисты. Схематичность такого сценария, соответствовавшего марксистской ортодоксии, дополнялась полемической схоластикой: «Тов. Троцкий голосовал в Политбюро за снабжение оружием Чан Кайши, а теперь говорит, что буржуазию надо было с самого начала разоблачать как палача рабочего класса — так что можно с уверенностью выдвинуть тезис, что Троцкий сам в этот период был палачом рабочего класса». Последнему своими колкими замечаниями все-таки удалось вывести из себя Бухарина, и тот сорвался: «Попрошу Вас немного сократить свои дерзости. Это несколько неприлично. Не думаю, чтобы они вплели новые лавры в Ваш победный венок»[1248]. Подобные выпады свидетельствовали как о накале противостояния, которое разыгрывалось на сцене Коминтерна, так и о том, что лидеры партии, когда-то стоявшие плечом к плечу, давно уже потеряли взаимное уважение друг к другу.

Эти перепалки, на первый взгляд лишенные особого смысла, следует внимательно анализировать, поскольку их эмоциональная окрашенность дает историкам дополнительные штрихи к биографиям лидеров Коминтерна. О том, насколько близко к сердцу Бухарин принимал китайские сюжеты, свидетельствует письмо Ворошилова, в котором тот упомянул стычку в Политбюро в июне 1929 года. «Обсуждался вопрос о китайских делах. Были высказаны мысли о необходимости военной демонстрации на границе Маньчжурии[1249]. Бухарин резко выступил против этого. Я в своем слове упомянул о том, что в свое время Бухарин отождествлял Китайскую революцию с нашей настолько, что гибель первой мыслил только с нашей гибелью. Бухарин, отвечая, заявил — что мы все кое-что говорили, но вот, мол ты, Ворошилов, один стоял за поддержку Фына и