задетым и подчинился без возражений, «поскольку из-за возведения зданий или трассировки линий дорог могла возникнуть угроза нанесения вреда ландшафту»[1497]. В конце 1935 г. Тодт писал в частном письме предпринимателю, занимавшемуся подземными инженерными сооружениями: «Немецкий ландшафт — это нечто уникальное, и это мы не имеем права повреждать или тем более уничтожать. Если бы не было просто только благоговения перед красотами нашей родины, то было бы по крайней мере понимание того неотъемлемого и незаменимого значения нашего ландшафта для целей отдыха, и именно на него мы должны ориентироваться при каждом вмешательстве в природу при выполнении строительных работ. <…> Когда мы что-то строим в этом нашем родном ландшафте, то должны четко представлять себе, что мы хотим сохранить его красоту, и как мы будем это делать, и как мы будем воссоздавать ее в новой форме там, где она уже пострадала»[1498].

Еще в 1934 г., реагируя на экспертизу защитника природы Зайферта, Тодт распорядился, чтобы к каждой строительной конторе по сооружению автобанов был прикомандирован научно подготовленный «ландшафтный поверенный», который, основываясь на ботанических и биологических знаниях и опыте, должен был обеспечивать, чтобы после необходимой передвижки земляных масс новые транспортные пути снова «органично» вписались в ландшафт. «Гармонии между природой и техникой», по словам Людвига, «действительно отдавался приоритет в дорожном строительстве»[1499]. Зиферле высказывает следующее суждение: «Сегодня кажется недобровольной иронией, что требования защиты природы и ландшафта наиболее интенсивно продвигались именно в дорожном строительстве. <…> Однако в глазах чисто технократических строителей дорог здесь речь шла все же об излишних идеологических добавках, противоречащих отдельно рассматриваемому назначению транспортного движения. Вот и в послевоенный период большую часть из них снова зачистили. Техника должна выглядеть рационально, просто, геометрично, в общем как техника, потому что это считалось честным»[1500].

Подведем итог этой главы: то, что в мировоззрении Гитлера и в реальности Третьего рейха можно обнаружить «антимодернистские» элементы в смысле скептицизма по поводу определенных последствий технического и промышленного прогресса, что в какой-то, хоть и небольшой, степени, также привело к практическим попыткам корректировки влияния индустриализации на окружающую среду, не следует оспаривать. Это ничего не меняет, однако, в том факте, что Гитлер в принципе был горячим сторонником технизации и индустриализации, приверженцем идеи постоянного экономического роста и неуклонно возрастающего уровня потребления.

3. Естественно-научное мировосприятие Гитлера и его критика «мистицизма» Розенберга и Гиммлера

С процессом «модернизации» сопряжены, помимо прочего, секуляризация и рационализация мышления, начало которым было положено Просвещением и которые сопровождались верой в силу человеческого разума, отказом от мистицизма и иррационализма и привнесением естественно-научного подхода в долгосрочное мышление. Какую позицию занимает по отношению к этому мировосприятие Гитлера, не следует ли в этом аспекте расценивать ее все же как выражение «антимодернизма»?

В число бесспорно воспринимаемых предположений входит то, что национал-социализм был протестом не только против либерализма, но и против рационализма XIX в., что его следует истолковывать как движение, противоположное Просвещению, как выражение акцентирования — возможно, до сих пор не получавшего должного внимания — «мифических» и иррациональных сторон человеческого существования. Это положение может оказаться не совсем неверным, если рассматривать его применительно к идеологии Гиммлера и Розенберга, однако к Гитлеру это не относится. Гитлер, безусловно, прекрасно осознавал иррациональность человека и был готов беззастенчиво ее эксплуатировать и ставить на службу своим идеям. Этому служили массовые демонстрации и марши, освящение знамен, барабанный бой, символы и т. п., которые Гитлер умел и инсценировать, и использовать[1501].

Но мы ведь знаем, что Гитлер задействовал все эти средства очень обдуманно, очень целенаправленно и тем самым опять же «рационально». Когда он, например, в книге «Майн кампф» обосновывает с позиции психологии массового поведения, почему он проводил свои манифестации по вечерам, а не в дневное время, то это можно расценить как пример очень точно продуманного, а следовательно, рационального обращения с человеческими иррационализмами.

В принципе, Гитлер был убежден, что его мировоззрение представляет собой рациональную, научно обоснованную теорию. Когда мы будем позднее подробно рассматривать его выступление на сессии по вопросам культуры на имперском съезде НСДАП в 1938 г., то четко проявится, насколько сомнительна — по отношению к Гитлеру — интерпретация национал-социализма как выражения акцентирования «мифических» и «иррациональных» аспектов человеческой жизни в противовес рационализму эпохи Просвещения и XIX в.: в своей речи Гитлер вновь отталкивался от архитектуры, задача которой, по его мнению, заключалась в том, чтобы выражать «общую волю времени». «Религиозный, обращенный внутрь себя мифологический мир христианского Средневековья нашел формы выражения, которые возможны только и исключительно для этого мира и даже полезны для него. Стадион периода готической архитектуры и в ее стиле так же немыслим, как вокзал периода романского или рыночный павильон византийского времени». Напротив, национал-социализм, по словам Гитлера, — это «трезвая доктрина реальности, основанная на ярчайших научных открытиях и их интеллектуальном выражении. Раскрыв и продолжая раскрывать этому учению сердце нашего народа, мы не имеем никакого желания наполнять его мистицизмом, не входящим в цели и задачи нашего учения. Национал-социализм по своей организации является прежде всего, пожалуй, народным движением, но ни в коем случае не культовым явлением. Потому что национал-социализм — это не культовое течение, а народно-политическое учение, выросшее из исключительно расовых познаний. Его смысл составляет не мистический культ, а попечение о народе и руководство определенным кровью народом. — Поэтому-то у нас нет культовых помещений, только народные дома, и культовых капищ тоже нет, а есть места для собраний и торжественных массовых выступлений. У нас нет священных культовых рощ, а есть спортивные арены и детские игровые площадки. И характерной чертой наших помещений для собраний является не мистический мрак некоего места отправления культа, а яркая освещенность, свет в зале или павильоне, которые столь же красивы, сколь и функциональны. Поэтому в них не совершаются какие-то культовые действия, а проходят исключительно народные манифестации такого рода, которому мы научились в ходе длительных боев и, следовательно, к этому привыкли и хотим это в таком виде для себя сохранить. Поэтому-то в [нашем] движении нельзя терпеть, чтобы туда закрадывались мистически предрасположенные оккультные исследователи потусторонней жизни. Они не национал-социалисты, а что-то другое, но в любом случае что-то, не имеющее к нам никакого отношения. В центре нашей программы находятся не таинственные смутные догадки, а ясное осознание и, следовательно, открыто высказываемая приверженность. <…> Бывали эпохи, когда полутьма была предпосылкой влияния определенных учений, и есть сегодня эпоха, в которой именно свет является основной предпосылкой наших успешных действий. Но горе, если в результате того, что прокрались неясные мистические элементы, движение или