Шрифт:
Закладка:
Слежки за собою он не обнаружил и поднялся по лестнице.
— Вот, — протянул он Попову пакет, заштемпелеванный сургучными печатями, и стал рассказывать последние новости. — В этом конверте — необходимый нам приказ, — радостным шёпотом похвастался он. С печатью Сэн Вана!
Попов от удивления даже присвистнул.
— Делать, так делать, — с ноткой самодовольства в голосе сказал Бао и, попросив задёрнуть шторы, опустился в кресло. — Сейчас немножко отдохну, и примемся за дело.
— А что там, у союзников? — закрыл дверь на ключ Попов и достал из гардероба одежду для Му Лань — тёмную мужскую куртку, грубые штаны и туфли из коровьей кожи.
— Игнатьев говорит, союзники сами на себя не похожи. В их стане разлад, в штабах сумятица. Вовсю строчат доносы друг на друга.
— Не могут поделить награбленное? — вытащил из чемодана небольшой китайский меч Попов и прикинул на глаз, подойдёт ли один из припасённых им костюмов старику. — Я так понимаю, что Летний дворец стал для них своеобразным Санта-Клаусом, дедом Морозом, осыпавшим их драгоценностями с ног до головы.
— Французы ликуют, — вздохнул старик и стал примеривать костюм. — Устроили в Тунчжоу рынок военных трофеев.
— Представляю, что там продаётся, — облачился в форму китайского полковника Попов и оглядел себя в зеркало. — Несметные сокровища. Не так ли? — Выглядел он импозантно.
— Жадных людей нужно жалеть: они очень несчастны, — отозвался Бао, примеривая цивильный костюм.
— Или серьёзно лечить.
— От глупости не вылечишь. Роскошь презирает человека.
— А жадные этого не понимают. Единственный вопрос, который донимает их всю жизнь, сводится к мучительному воплю: зачем другому столько?
Монах улыбнулся.
— Вы не по годам мудры.
— Спасибо, — пожал его локоть Попов и, присев на корточки, зашнуровал ботинки. — Когда живёшь в Китае, невольно поумнеешь.
— Мудры и учтивы, — добавил китаец.
— Да ладно, — засмущался Попов. — Каждый пришёл в этот мир сказать что-то своё.
— Жаль, что у многих оно злое, — посетовал старик, облачившись в костюм пекинского чиновника. — Жизнь даёт возможность стать мудрее, но людям этого не надо: они горды своим невежеством.
— И всячески им похваляются.
— Одни стремятся в горы, другие — на дно моря, а по сути, — сказал Бао и принялся упаковывать одежду для Му Лань, — и тех, и других роднит неуравновешенность.
— А это от зависти, — высыпал в правый карман своего мундира пачку табака Попов и перетянул себя ремнями офицера императорской гвардии.
— От зависти, — увязал свёрток жёлтой лентой старик. — И нигде нет столько зависти, как в городе.
— Городской человек — человек неприкаянный, — переломил револьвер Попов и, патрон за патроном, стал заряжать барабан. — Малодушный, несчастный. Ко всему прочему можно сказать, что, чем крупнее город, тем мельче душа. — Он сунул револьвер в кобуру, закусил губу, словно проверял себя, не забыл ли чего? и добавил: — У некоторых, кажется, душа не более клопа или головной вши. Короче, гниды.
— Многие беды оттого, что мужчин воспитывают женщины, — подошёл к двери монах Бао, показывая тем самым, что он готов действовать. — Выходят замуж в радости, а вдовствуют в печали. Войны уносят мужей.
— А женщины всегда не понимают самого простого.
Попов окинул комнату взором — возможно, что сюда он уже больше не вернётся, заложил пакет за отворот мундира, прицепил саблю и подмигнул монаху.
— Любят барышни конфеты…
— …шоколад и монпансье.
С некоторых пор они стали понимать друг друга с полуслова.
В тот момент, когда Попов закрывал за собой дверь и проворачивал ключ в замке, который он намеренно не смазывал, тесть богдыхана Гуй Лян, бывший уполномоченный на переговорах в Тяньцзине, а ныне отставной сановник с особыми привилегиями, сидел в одном из зданий охотничьего дворца своего зятя Сянь Фэна и мирно беседовал со старым другом Су Шунем, явно недовольным своим вынужденным затворничеством.
— Если помнить, — говорил Гуй Лян, — что под луной ничто не ново, люди с каждым годом должны становиться молчаливей, но этого не происходит.
— Все становятся болтливей и беспамятней, — развалившись на шёлковых подушках, сыто, сквозь послеобеденную дрёму, процедил министр налогов, всерьёз обеспокоенный тем, чтобы ни одна живая душа не узнала место его пребывания.
— Грустно, — промолвил Гуй Лян, видя, что старый друг слушает его с тем выражением лица, которое больше похоже на зловещую гримасу, нежели на приветливую улыбку опытного царедворца.
— Грустно, — согласился с ним Су Шунь и продолжил с той интонацией, в которой можно уловить и нотки сожаления, и нотки неприязни, — если беспечная молодость не замечает сделанного тобой. — Он явно намекал на свою обиду: вместо того, чтобы оставить Су Шуня главным уполномоченным на переговорах с союзниками, император увёз его в горы и держит подле себя неотлучно.
Ничем иным, кроме, как домашним арестом, это издевательство не назовёшь.
Регентом Китая, временным его управляющим, богдыхан назначил принца И Цина — своего младшего брата, нового любовника Цы Си — ненавистной соперницы Су Шуня в борьбе за подлинную власть в империи. Гарем богдыхана уже прибыл в горы и занимал несколько дворцовых построек на склоне живописного ущелья. Ровно три недели назад Су Шунь лично занимался его перевозкой в горы. Пришлось даже казнить нескольких евнухов, чересчур много болтавших о времени и пути следования гарема. Где тайна, там и кровь.
— Но, если благоразумная старость воздаёт тебе за труд, — после долгого раздумья произнёс Гуй Лян, — ты на верном пути.
"Старая обезьяна, — покосился на Гуй Ляна Су Шунь, — ничего уже не понимает! В башке черепаший навоз. Единственное, что он ещё умеет делать, так это ловить блох".
— Какой толк быть на верном пути и слушать похвалы, когда на душе скорбь?
— Скорбящий никого не оскорбит, — начиная догадываться об истинных причинах недовольства Су Шуня, миролюбиво сказал Гуй Лян и промокнул платком уголки
