Шрифт:
Закладка:
– Людвиг, – шептала она, веря и не веря, – Людвиг…
Они были вместе, и кроме них ничего не было. Ничего и никого! Людвиг её нашёл, и луна отступила.
– Я останусь здесь, – лихорадочно шептала женщина, – здесь, у церкви… Ты будешь приходить ко мне, мы не можем потерять друг друга снова… Руди вырастит Мики, а я буду с тобой, только не уходи больше. Никогда не уходи… Пожалуйста…
Вдовствующая императрица уткнулась лицом в рыжий мех и закрыла глаза, слушая, как стучит сердце Людвига. Больше она его не отпустит никуда и никогда. Ещё одной разлуки ей не пережить. Она бы стояла так вечно, ощущая его тепло, ни о чём не думая, ничего не желая, но волк заскулил и высвободился из объятий.
Людвиг…
Он оттёр её плечом, и она послушно отступила. Людвиг оглянулся, коротко, отчаянно взвыл и замер, глядя на дверь.
– Людвиг, – повторила Милика, он не услышал. Клаус, о котором она совсем забыла, схватил её за руку и поволок к алтарю, в юбку вцепился плачущий сын.
– Ты зачем уходила? – кричал Мики. – Он мог тебя съесть!
– Мики, – начала императрица, но Цигенгоф сунул ей зажжённую свечу и прошипел:
– Ставь свечи. Пока горят свечи, они не пройдут… Забирай отовсюду и ставь у алтаря все, что найдёшь! Господь простит…
Милика торопливо зажгла свечу пред иконой Благовещенья. Нежным золотом сверкнули волосы Марии.
– Мама, – шепнул сын, – почему тихо? Это плохо?
Мики был прав. Звери у порога смолкли, ветер тоже стих, тишину нарушало лишь потрескивание свечей, а затем послышались шаги. Кто-то торопился в церковь, и под его ногами шуршали сухие листья. Риттер?! Или тот, кто следит за храмом?
Наверное, иначе почему его не трогают волки? Силы тьмы бессильны пред ликом Господа.
Свеча перед иконой покачнулась и замигала, Милика торопливо поправила её, обернулась и успела увидеть распластавшегося в прыжке волка. Захлебнувшийся вопль слился с рычаньем и чудовищным хрустом. Людвиг, её Людвиг отшвырнул изломанное тело и бросился на второго пришельца – старика в коричневой куртке.
– Людвиг, – Милика рванулась вперёд, – Людвиг, стой! Это божьи люди!
– Молчи! – Клаус ухватил женщину за плечо, – он знает, что делает. Они из Вольфзее…
Из Вольфзее? Да, конечно… Слуга Берты, как она его не узнала?
Высокая старуха с непокрытой головой шагнула в церковь вперёд спиной. Берта! Чего ей надо?
– О боже, – прохрипел Клаус.
Кормилица Людвига ткнула пальцем в лунную пасть.
– Отто! – выкрикнула она. – Отто Ротбарт!
Людвиг поднял окровавленную морду, рыча на ворвавшегося в церковь волка, одноглазого, с седеющей гривой. Берта пятилась к алтарю, её нога угодила в кровавую лужу, но она не заметила.
– Отто! – шаг назад, багровый след на светлом мраморе.
Одноглазый зверь рванулся вперёд, Людвиг бросился наперерез. Волки сшиблись грудью, словно глухари на токовище, захохотала Берта. В проёме, снова вперёд спиной, возникла женщина в тяжёлом придворном платье. Графиня Шерце!
– Фридрих! Фридрих Доннер!
Тёмная тень взмыла вверх, золотом сверкнули глаза. Огромный, больше и Людвига, и Отто волк по-кошачьи мягко приземлился возле статуи архангела Михаила.
Фридрих Доннер? Ротбарт-Молния! Прапрадед Людвига и Руди? Он был добрым человеком, очень добрым, хоть и великим воином. Почему он слушает Берту?
– Назад! – Клаус отшвырнул женщину к алтарю, где в неё вцепился Мики.
– Зиглинда! – завопила Берта, – Зиглинда!
Ещё один зверь. Белый… Волчица. Самая прекрасная из императриц Миттельрайха. С Зиглинды великий Альбрехт писал Богоматерь…
Цигенбок поднял пистолет, целясь в снежно-белую грудь, и тут Милика очнулась.
– Берта! – только бы он понял. – Стреляй в Берту! Скорей!
Грохот, пороховая гарь мешается с запахом свечей и крови, кормилица Людвига валится вниз лицом, царапая руками бледный мрамор. Лающий хрип: «Густав!», в храм медленно входит ещё один волк, на мгновенье замирает над телом и бросается к алтарю, но золотой свет отбрасывает тварь назад, в лунное озеро. «Пока горят свечи, они не пройдут»…
– Дьявол! – Клаус отшвырнул разряженный пистолет, – потерял пороховницу.
Графиня Шерце споткнулась о руку мёртвого слуги, Людвиг с Отто сплелись в рычащий, истекающий кровью шар, Зиглинда и Фридрих с воем заметались вдоль золотой границы.
– Хайнрих! – топнула ногой статс-дама, и из лунной пучины возник тёмный силуэт.
Кем он был, этот Хайнрих? Милика не знала, но он жил давно – теперь это имя произносят иначе.
– Милика Линденвальде!
Её зовут? Графиня Шерце?!
Статс-дама улыбалась. Милика видела её улыбку в первый раз.
– Сейчас ты умрёшь! – Ноздри графини раздувались, в уголках губ пузырилась слюна. – Ты, выскочка, запятнавшая дом Ротбартов! Ты отобрала счастье у достойных, ты принесла беду, и ты умрёшь! Но сначала увидишь, как издыхает твоё отродье… И твой муж-отступник. Их не будет даже в аду, графиня Линденвальде. Слышишь, ты, даже в аду! Я хочу, чтоб ты это знала… Знала, что это из-за тебя, ты…
Резкий, короткий свист, кликуша, шатаясь, хватается за горло.
– Она знает, – бормочет Клаус фон Цигенгоф.
Графиня вырывает кинжал, из рассечённой шеи вырывается алая струя, заливая руки святой Анны и ветки бересклета. Оттилия фон Шерце, опрокидывая вазу, валится к ногам святого Иосифа.
– Она больше никого не позовёт, – Клаус держит за кончик и рукоять второй кинжал, – и ничего не увидит, забери её сатана! Я всегда любил метать ножи… А сейчас поговорим по душам с гостями.
Он не промахнулся – кинжал вошёл по самую рукоять в шею того, кого звали Хайнрих. Вспыхнул и замерцал бледный лунный огонь, жалко звякнула о пол отвалившаяся рукоять. Зверь потянулся и зевнул, сверкнув белоснежными клыками.
2
Нагеля пришлось бросить: конь не мог вскарабкаться по каменистой тропинке, да и говорить с волками легче пешему. Если, конечно, с волками можно разговаривать. Руди поднял голову – церковь нависала прямо над ним, стройный тёмный силуэт на фоне предутренних звёзд, над крестом дрожит голубая звезда… Летом всё бы уже закончилось, но ноябрь подыгрывает ночи.
Из-под сапога сорвался камень – ничего страшного. Он не сломал шею в Люстигеберге, не сломает и тут. Волки выли совсем рядом, в их голосах слышались ярость и неудовлетворение – значит, он успел. Родственнички заняты добычей, но сейчас его увидят, и всё решится.
Поймут ли они, кто пришёл? Мать говорит, за пределами Вольфзее в них не остаётся ничего человеческого. Если так, ему конец. Ему, Милике, Мики и Миттельрайху, по крайней мере Миттельрайху Ротбартов, но мать лжёт. Он знал её тридцать два года и многому научился. В том числе
