же для нас немыслима без «Я». Она равнозначна соотнесенности содержаний с «Я». Без «Я» нет и того, кто мог бы что-то осознавать. Поэтому «Я» необходимо для процесса осознавания. Напротив, восточному складу ума совсем нетрудно вообразить сознание без «Я». Оно считается способным выходить за пределы «Я»-состояния, причем в «высших» формах «Я» и вовсе исчезает. Такое лишенное «Я» психическое состояние для нас может быть только бессознательным, по той простой причине, что у этого состояния нет никакого очевидца. Я не сомневаюсь в существовании психических состояний, превосходящих сознание. Выходя за его пределы, эти состояния, впрочем, утрачивают свою сознательность. Невозможно представить себе сознательное состояние психики, которое не соотносилось бы с субъектом, то есть с «Я». Последнее можно ослабить, лишив его, например, ощущения тела, но до тех пор, пока имеет место хоть какое-нибудь восприятие, должен быть и тот, кто воспринимает. Бессознательное же есть такое психическое состояние, о котором «Я» не знает. Лишь опосредствованно и постепенно мы начинаем осознавать, что бессознательное существует. У душевнобольных можно наблюдать проявления бессознательных фрагментов личности, отторгнутых от сознания пациента. Но нет никаких доказательств тому, что эти бессознательные содержания соотносятся с неким бессознательным центром, аналогичным «Я»; наоборот, имеются основания полагать, что такого центра попросту нет.

775 То обстоятельство, что Восток способен столь просто избавиться от «Я», свидетельствует, по-видимому, об уме, который нельзя отождествлять с нашим «умом». Разумеется, на Востоке «Я» не играет такой роли, как у нас. Восточный ум, похоже, менее эгоцентричен, как если бы его содержания более вольно соотносились с субъектом, а значимыми признавались те состояния, в которых «Я» заметно ослаблено. Создается впечатление, что особо полезным средством усмирения «Я» и обуздания его непокорных желаний служит хатха-йога[771]. Несомненно, высшие формы йоги, предполагающие достижение самадхи[772], нацелены на создание таких психических состояний, в которых «Я» практически растворяется. Сознательность в нашем смысле слова ценится довольно низко, это состояние авидьи (неведение), а то, что мы называем «темным основанием сознания», на Востоке понимается как «высшая» ступень сознательности[773]. Следовательно, наше понятие «коллективного бессознательного» оказывается европейским аналогом бодхи, просветления ума.

776 Ввиду всего сказанного восточная форма «сублимации» равнозначна изъятию психического центра тяжести из «Я»-сознания, которое занимает промежуточное положение между телом и идеационными процессами психики. Более низкие, наполовину физиологические уровни психики подчиняются аскезе, то есть «духовным упражнениям», тем самым попадая под контроль. Они отнюдь не отрицаются и не вытесняются усилием воли, как это обычно делается в ходе западной «сублимации». Эти низшие уровни психики, скорее, приспосабливаются и перестраиваются в ходе упорных занятий хатха-йогой до тех пор, пока не перестают мешать развитию «высшего» сознания. Этому своеобразному процессу способствует, по-видимому, то обстоятельство, что «Я» и его желания сдерживаются посредством внимания, придаваемого обычно Востоком «субъективному фактору»[774]. Это «темное основание сознания», или бессознательное. Для интровертной установки характерно, как правило, обращение к априорной апперцепции. Как известно, акт апперцепции состоит из двух этапов — собственно восприятия объекта и последующего включения этого восприятия в уже сложившийся образ или понятие, благодаря чему объект и «постигается». Психика не является небытием, лишенным каких бы то ни было качеств; это система, образованная при определенных условиях и особым образом откликающаяся. Любое новое представление, будь то восприятие или спонтанная мысль, пробуждает ассоциации, извлекаемые из кладовых памяти. Ассоциации тотчас возникают в сознании, продуцируя комплексный образ «впечатления», хотя на самом деле правильнее говорить об истолковании. Бессознательная предрасположенность, от которой зависит качество впечатления, и служит тем самым «субъективным фактором», как я его называю. Он заслуживает определения «субъективный», поскольку объективность при первом впечатлении не достигается почти никогда. Чтобы видоизменить и приспособить непосредственные реакции субъективного фактора, необходим обыкновенно довольно трудоемкий процесс проверки, сравнения и анализа.

777 Несмотря на стремление экстравертной установки рассматривать субъективный фактор как «всего лишь» субъективный, это важное значение отнюдь не сводится к личностному субъективизму. Психика и ее структура вполне реальны. Как уже говорилось, они даже способны трансформировать материальные объекты в психические образы. Воспринимаются не колебания воздуха, а звуки, не волны разной длины, а цвета. Все существующее таково, каким мы его видим и понимаем. Есть великое множество того, что возможно видеть, ощущать и понимать очень по-разному. Невзирая на обилие сугубо личностных предрассудков и предпочтений, психика принимает в себя внешние факты по-своему, опираясь при этом, в конечном счете, на некие законы или основные схемы апперцепции. Эти схемы неизменны, пусть в разные эпохи и в разных частях света их могут называть по-разному. На первобытной стадии развития люди боятся колдунов; в условиях современной цивилизации мы испытываем не меньший страх перед микробами. Раньше все верили в духов, а теперь все верят в витамины. Раньше люди были одержимы бесами, а ныне они ничуть не меньше степени одержимы идеями, и так далее.

778 Субъективный фактор складывается в конечном счете из вневременных схем психического функционирования. Поэтому каждый, кто полагается на субъективный фактор, исходит из реальности этих психических предпосылок. Вряд ли он при этом ошибается. Если так ему удастся расширить свое сознание вниз и соприкоснуться с основополагающими законами душевной жизни, он окажется обладателем истины, естественным образом присущей психике, если она не искажена непсихическим, внешним воздействием. Во всяком случае, такая истина потянет на весах не меньше, чем сумма знаний, добываемых исследованием внешней среды. Мы на Западе верим, что истина убедительна лишь тогда, когда она может быть подтверждена внешними фактами. Мы верим в предельно точное наблюдение и изучение природы; наша истина должна согласовываться с поведением внешнего мира, в противном случае она «всего лишь субъективна». Подобно тому, как Восток отвращает взор от танца пракрити[775] (physis, природа) и многообразных иллюзорных форм майи, Запад чурается бессознательного с его бесполезными фантазиями. Однако Восток, при всей своей интровертности, отлично умеет взаимодействовать с внешним миром, а Запад, несмотря на свою экстравертность, способен откликаться на потребности психики. В его распоряжении есть институт церкви, которая с помощью обрядов и догматов придает зримое выражение неизвестным человеку сторонам души. Естествознание и современная техника ни в коей мере не являются чисто западными изобретениями. Правда, их восточные аналоги немного старомодны или даже примитивны. Но наши достижения в области психологической техники и проницательности выглядят по сравнению с йогой такими же отсталыми, какими предстают восточная астрология и медицина в сравнении с западной наукой. Я вовсе не отрицаю действенность христианской церкви, но, сравнивая «Упражнения» Игнатия Лойолы с йогой, всякий поймет, о чем я говорю. Различия очевидны, причем значительные. Прыгать прямо с этого уровня