установка веры показывает, сколь неохотно люди принимают философскую критику и сколь велик страх перед необходимостью отказаться от защищенности детства, ринуться в чуждый и неведомый мир, где правят силы, которым человек безразличен. По сути, в обоих случаях ничего не меняется: человек и его окружение остаются на своих местах. Надо лишь увидеть, что человек заперт в своем психическом и никогда, даже в безумии, не может выйти за его пределы; что форма, в которой предстает мироздание или боги, во многом зависит от состояния его собственного ума.

766 Мне уже приходилось подчеркивать, что наши высказывания о метафизических вопросах обусловлены прежде всего устройством нашего ума. Нам также становится ясно, что интеллект — отнюдь не ens per se (нечто само по себе), не самосущая или независимая способность ума, что он представляет собой психическую функцию, зависимую от особенностей психики как целого. Философское утверждение выступает продуктом определенной личности, живущей в определенное время в определенном месте, не является результатом сугубо логического и безличного процесса; в этом смысле оно преимущественно субъективно. Обладает оно объективной значимостью или нет, становится понятным, когда выясняется, много или мало людей мыслит сходным образом. Изоляция человека в собственной психике вследствие теоретико-познавательной критики естественным образом влечет за собой психологическую критику. Такой вид критики не по душе философам, которые предпочитают видеть в философском интеллекте совершенный и непредвзятый инструмент. Впрочем, этот интеллект есть функция, зависящая от индивидуальной психики и определяемая со всех сторон субъективными обстоятельствами, помимо влияния окружения. Мы уже настолько свыклись с этой точкой зрения, что «ум» полностью утратил свой вселенский характер, сделался более или менее очеловеченной величиной, без каких бы то ни было следов прежнего метафизического и космического бытия в виде anima rationalis (рациональной души). Ныне ум понимается как нечто субъективное или даже произвольное. Ранее гипостазируемые всеобщие идеи суть, как стало очевидно, духовные принципы, и мы постепенно начинаем сознавать, до какой степени весь наш опыт постижения так называемой действительности является психическим: все мыслимое, чувствуемое и воспринимаемое — это психические образы, и сам мир существует лишь постольку, поскольку мы способны продуцировать картину мира. Мы настолько проникаемся самим фактом заточения в психическом и ограниченности им, что с готовностью относим сюда даже то, о существовании чего не ведаем; это мы называем бессознательным.

767 Мнимо всеобщая и метафизическая область ума сужается, таким образом, до маленького круга индивидуального сознания, остро воспринимающего свою почти безграничную субъективность и инфантильно-архаическую склонность к безудержному проецированию и созданию иллюзий. Некоторые научно мыслящие люди из страха перед неконтролируемой субъективностью жертвуют даже своими религиозными и философскими убеждениями. Восполняя утрату мира, который бурлил в нашей крови и которым мы дышали, мы воодушевленно принялись накапливать факты, целые горы фактов, необозримые для отдельного человека. Мы лелеем благочестивую надежду на то, что это случайное нагромождение вдруг превратится в осмысленное целое, но никто в этом не уверен, ибо никакой человеческий ум не в состоянии охватить всю гигантскую сумму знаний, производимых массовым порядком. Факты заваливают нас с головой, но всякому, кто отважится на спекулятивное мышление, придется заплатить угрызениями совести, — и по делу, ведь те же факты тотчас уличат его во лжи.

768 Западная психология понимает под «умом» духовную функцию психики. Ум есть «разумность», присущая индивиду. В области философии до сих пор можно встретиться с безличным Вселенским разумом, который предстает этаким реликтом изначальной человеческой «души». Такая картина наших западных воззрений, быть может, несколько драматична, однако, на мой взгляд, она не так уж далека от истины. Во всяком случае, нашему взору открывается нечто подобное, едва мы сталкиваемся с восточным образом мысли. На Востоке ум — это космический принцип, сущность бытия вообще, тогда как на Западе мы пришли к убеждению, что ум образует непременное условие познания, а следовательно, и мира как представления. На Востоке не существует конфликта между религией и наукой, ибо наука там зиждется не на пристрастии к фактам, а религия — на одной только вере: Востоку свойственно религиозное познание и познающая религия[762]. У нас человек несоизмеримо мал, и все происходит по милости Всевышнего, а на Востоке человек и есть Бог, который Себя Сам искупает. Божества тибетского буддизма принадлежат к области иллюзорной видимости и порождаемых умом проекций; тем не менее они существуют. У нас же иллюзия остается иллюзией, то есть, собственно, ничем. Парадоксально, но факт: мысль у нас не обладает достаточной реальностью, мы обращаемся с нею так, как если бы она была ничем. Пускай она оказывается верной, мы исходим из того, что она существует лишь посредством определенных, как говорится, сформулированных в ней фактов. При помощи этой вечно изменчивой фантасмагории воображенных мыслей мы можем создавать самые поразительные факты, вроде атомной бомбы, но нам кажется совершенно абсурдным, что кто-то может всерьез рассуждать о реальности самой мысли.

769 «Психическая реальность» является таким же спорным понятием, как «психика» и «ум». Оба последних толкуются то как сознание и его содержания, то так скопление «смутных», или «подсознательных» образов. Одни включают в область психического влечения и инстинкты, другие их исключают. Подавляющее большинство видит в психике результат протекающих в мозговых клетках биохимических процессов. Некоторые полагают, что психика обусловлена деятельностью клеток коры головного мозга. Другие отождествляют психику с «жизнью». Совсем немногие рассматривают феномен психического как бытие per sе, извлекая отсюда неизбежные выводы и уроки. Разве не парадоксально, что к этой категории бытия, этому обязательному условию всякого бытия, а именно к психике, относятся так, словно она лишь наполовину реальна? На самом деле психическое — это единственная непосредственно данная нам категория бытия, ведь о чем-либо мы узнаем, когда это нечто является нам в качестве психического образа. Непосредственно достоверно только психическое бытие. По сути, мир вокруг существует постольку, поскольку принимает форму психического образа. Вот факт, до осознания которого Запад еще не дошел — за редкими исключениями, наподобие философии Шопенгауэра. Однако на Шопенгауэра оказали сильное влияние буддизм и Упанишады.

770 Даже поверхностного знакомства с восточной мыслью вполне достаточно, чтобы заметить фундаментальные различия между Востоком и Западом. Восток опирается на психическую реальность, то есть на психику как главное и единственное условие существования. Создается впечатление, что эта восточная интуиция — явление, скорее, психологического, душевного порядка, нежели результат философского размышления. Перед нами типично интровертная установка, в противовес столь же типично экстравертной точке зрения Запада[763]. Как известно, интроверсия и экстраверсия суть черты характера, свойственные темпераменту или даже конституции индивидуума; искусственно их внушить при обычных обстоятельствах невозможно. В исключительных случаях они