Шрифт:
Закладка:
С 1968-го по 1969-й цифры продаж машин марки упали практически на 100 штук, с 729 до 619, из-за чего в гроссбухе компании появилось еще больше красных чернил. Значительное падение произошло на американском рынке, на который теперь приходилась почти половина продаж всех легковых автомобилей «Ferrari». Конгресс США вот-вот должен был принять строгие стандарты по ограничению выхлопных выбросов и безопасности, из-за чего увеличивалась стоимость производства. В тот момент Ferrari была предприятием средних размеров, способным приносить прибыль в условиях стабильной экономики и постоянного спроса, но при этом испытывающим нехватку средств для столь необходимого расширения. Усложняло дело и настойчивое стремление Феррари соревноваться на нескольких фронтах, в то время как Франко Лини и другие призывали его ограничиться лишь участием в Формуле-1, на которой можно было сконцентрировать полную силу его маленькой, но преданной команды инженеров.
К этому времени Энцо Феррари уже стал заложником своего собственного, тщательно вылизанного публичного имиджа. Он представлял себя знаменосцем итальянского автоспорта — своего рода странствующим рыцарем на железном коне, — который был готов любой ценой защищать честь страны под натиском незваных заморских гостей. Обожавшая его публика с готовностью покупалась на этот образ и щедро платила ему безумным поклонением, не имевшим аналогов в большом спорте. Энцо Феррари превратился в икону, стал отцом семейства для страны, жаждавшей уважения в международном сообществе. Италию попросту не рассматривали как серьезную силу на европейской арене. Хаос, творившийся в ее правительстве, нестабильность в экономике, расцвет паразитировавшей на обществе мафии, все более непокорный левый фланг политической авансцены и бедность, душившая юг страны, давным-давно стерли из людской памяти воспоминания о послевоенном «экономическом чуде». Скромные триумфы, вроде тех, что удавались Scuderia Ferrari, становились главной темой в обществе и объектом страсти населения, изголодавшегося по победам и славе. Но, как это бывает со всеми любителями фривольности, преданность болельщиков команде была чудовищно хрупкой.
ДЛЯ СКАНДИРУЮЩИХ И РАСПЕВАЮЩИХ ПЕСНИ ТОЛП ФАНАТОВ, КАЖДЫЙ ГОД ПОЯВЛЯВШИХСЯ НА ГРАН-ПРИ ИТАЛИИ И РАЗМАХИВАВШИХ ЖЕЛТО-КРАСНЫМИ ПОЛОТНАМИ «FERRARI», СЛОВНО ФРАНЦУЗСКИЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ ПРИ ШТУРМЕ БАСТИЛИИ, ПОБЕДА SCUDERIA ВСЯКИЙ РАЗ СТАНОВИЛАСЬ ПОВОДОМ УСТРОИТЬ БЕЗУМНЫЕ ПРАЗДНЕСТВА.
Но поражения команды провоцировали такой же силы гнев и разочарование. За неудачами тут же следовал град упреков со стороны прессы. Штаты крупных СМИ — «Gazzetta dello Sport», «L’Unita, Il Giorno» — были укомплектованы журналистами, чьей первостепенной задачей было ежедневное генерирование историй о делах Scuderia. По ходу успешных сезонов, таких как 1964-й, например, истории о достижениях команды всегда были позитивными, преисполненными бравады и гиперболизированного хвастовства. Но по ходу «засушливых» периодов, таких как три года с 1967 по 1969, когда командой была одержана всего одна победа на Гран-при, пресса превращалась в стаю голодных волков, собиравшихся у ворот завода. Начинали циркулировать бесконечные слухи, в печати выдавались за правду совершенно абсурдные истории, а происходившие внутри Scuderia события скатывались до масштабов мыльных опер, полных выдуманных сенсаций.
Феррари, которому теперь было уже семьдесят лет, стал одержимым той ролью, что придумал для самого себя, а потому эти нападки прессы сильно его занимали. Каждую статью он изучал предельно подробно и гораздо больше внимания уделял опровержениям и угрозам расправы, чем делам Форгьери и его команды инженеров. Все больше и больше времени он проводил вместе с Гоцци, готовя ответные пресс-релизы, копии которых редактировались, улучшались, вновь редактировались, анализировались и обозревались, словно они были папскими буллами или официальными объявлениями войны. Гоцци делал набросок такого заявления, затем представлял его на суд Феррари, который внимательным образом изучал и делал пометки своей неизменно фиолетовой ручкой. Затем пресс-релиз возвращался многолетнему личному секретарю Феррари Валерио Стради, который должен был его напечатать на машинке. После этого проводились консультации с другими сотрудниками, и пресс-релиз снова и снова подвергался редактуре. На подготовку рядового объявления об изменениях в штатном расписании в связи с представлением новой модели порой уходили целые дни, прежде чем оно попадало в руки прессы. Эта озабоченность мнением СМИ страны начала отнимать у Феррари все больше и больше времени, ибо его переживания за личный имидж стали затмевать собственно сам бизнес.
Одним элементом сенсационной драмы жизни Феррари, остававшимся неизвестным широкой публике, был Пьеро. К этому времени пресса уже полностью понимала ситуацию, но хранила молчание, либо из страха, либо из уважения к старинному обычаю держать дела семейные в пределах «частной жизни», как ее вежливо называли в обществе. Пьеро на тот момент было уже двадцать три года, он вырос в высокого темноволосого молодого человека с большими задумчивыми глазами. Отец снабжал его достаточными средствами, чтобы он мог позволить себе вести относительно нормальную жизнь вдали от завода в Маранелло. 10 февраля 1968 года он отправился в Чезену, неподалеку от Форли, и женился там на Флориане, в девичестве Налин. После свадьбы они возвратятся в Модену, чтобы обустроить там свой личный быт, а годом позже у них родится единственный ребенок, дочь по имени Антонелла. Она станет единственной внучкой Энцо Феррари.
И хотя откровения о Пьеро привели его в бешенство и сильно смутили по ходу переговоров с Fiat, Энцо медленно, но верно прибирал инициативу к рукам в своих нескончаемых поединках с прессой. Был ли он мишенью для критики или главным героем дня, Феррари всегда старался сохранить контроль над игрой. Победы порождали красноречивые посвящения доблести его пилотов и таланту его инженеров, слаженно работающих на благо монаршего дома Феррари. На публике он был милостив и благороден в моменты триумфов и поражений, хотя его подлинные реакции на них обычно были чересчур бурными. По ходу сезонов, в которых победы были такими же редкими, как летний день в Модене без москитов, он дирижировал прессой, как маэстро: стонал по поводу международных федераций, придумывавших правила, жаловался на несправедливость в соревнованиях, нехватку денег, изматывающие его проблемы с рабочей силой и перегруженность своих сотрудников, и всякий раз при этом неизменно прибегал к своей главной угрозе — покинуть
