А сейчас он перемалывал зубами сухой аспирин, стирал таблетки в порошок, который превращал его слюну в кислотную пасту.

«Звони уже, черт тебя подери», — сказал он телефону на своем столе. Он надеялся получить известия, которые позволили бы ему покинуть эту нору.

В СРВЧС — службе реагирования на внутренние чрезвычайные ситуации — полковник был в меньшей степени канцелярской крысой и в большей — полевым офицером, чем мог бы быть в любом другом роде войск. Его подразделение дислоцировалось в Гранд-Джанкшене, штат Колорадо, а не в Шенкфилде, но, даже бывая в Колорадо, он редко находился в кабинете. Ему нравились физические нагрузки, связанные со службой. Комнаты в Шенкфилде, с низкими потолками и без окон, казались ему многокамерным гробом.

При получении любого другого задания он бы оборудовал себе временный штаб в хранилище Тэндер-хилла. Там база тоже располагалась под землей, но пещеры имели громадные размеры и высокие потолки, не то что эти комнаты-могилы.

Но у него было две причины держать своих людей подальше от Тэндер-хилла. Во-первых, он не отваживался привлекать внимание к этому месту, хранившему важные тайны. На высокогорье, вдоль дороги, ведущей к воротам Тэндер-хилла, располагалось несколько скотоводческих ферм. Если бы фермеры увидели роту СРВЧС в полном боевом снаряжении на пути к хранилищу, то стали бы задавать вопросы. Местные жители не должны начинать интересоваться Тэндер-хиллом. Позапрошлым летом Фалкерк, чтобы отвлечь внимание от хранилища, использовал Шенкфилд. Теперь, когда все это началось заново, он вынужден был снова обосноваться в Шенкфилде, чтобы успешнее распространять через прессу дезинформацию того же рода, что и в прошлый раз. Вторая причина, по которой он основал штаб-квартиру в Шенкфилде, заключалась в том, что у него были определенные темные подозрения относительно каждого в хранилище: он никому из них не доверял, не чувствовал себя среди них в безопасности. Возможно, они… претерпели изменения.

Осадок измельченного аспирина оставался во рту так долго, что он привык к горькому вкусу. Его уже не тошнило, больше не требовалось подавлять рвотный рефлекс, можно было выпить воды. Он осушил стакан в четыре глотка.

Лиленд Фалкерк подумал вдруг, что он, возможно, пересек черту, которая отделяет конструктивное использование боли от наслаждения ею. Да, в некоторой степени он стал мазохистом. Много лет назад. Он был очень дисциплинированным мазохистом, который выигрывает от причиняемой самому себе боли, сам контролирует боль, а не позволяет боли контролировать его, но все равно — мазохистом. Поначалу он причинял себе боль исключительно для того, чтобы стать крепче. Но со временем стал получать от нее удовольствие. От этого озарения он удивленно заморгал, уставившись в пустой стакан.

Перед его мысленным взором возник отвратительный образ себя самого через десяток лет: шестидесятилетний извращенец, загоняющий себе под ногти каждое утро бамбуковые побеги, чтобы получить удовольствие и подбодрить сердце. Какая мрачная игра воображения! Но этот образ показался ему еще и забавным, и он рассмеялся.

Еще год назад Лиленд не был бы способен на такие самокритичные суждения относительно собственной природы. Да и смеялся он редко. До недавнего времени. А в последние месяцы не только начал замечать в себе черты, которые вызывали у него удивление, но и стал понимать, что может и должен изменить некоторые взгляды и привычки. Он знал, что может стать лучше и чувствовать себя более удовлетворенным человеком, не утратив выносливости, которую так ценил. Такое состояние мыслей было для него нехарактерным, но он знал, в чем причина. После того, что случилось позапрошлым летом, после всего, что он видел, и с учетом того, что происходило сейчас в Тэндер-хилле, он не мог жить точно так же, как раньше.

Зазвонил телефон. Он схватил трубку, надеясь получить известия из Чикаго. Но это был Хендерсон из Монтерея, штат Калифорния, с сообщением о том, что операция в доме Салко проходит гладко.

Позапрошлым летом Джеральд Салко с женой и двумя дочерьми снял два номера в мотеле «Транквилити». Попал не в ту ночь. Недавно у всех Салко заметно ухудшилось состояние блоков памяти.

Тогда, в июле, для работы в «Транквилити» были задействованы специалисты по промывке мозгов из ЦРУ, обычно участвовавшие только в тайных операциях за рубежом. Они обещали полностью подавить воспоминания свидетелей и теперь были вынуждены оправдываться: у многих свидетелей начали разрушаться блоки. Пережитое ими оказалось слишком глубоким, слишком ошеломляющим, и подавить его оказалось нелегко. Теперь специалисты по манипуляциям с сознанием заявляли, что еще один трехдневный сеанс будет гарантировать вечное молчание подопытных.

Специалисты ФБР и ЦРУ незаконно удерживали семью Салко в Монтерее, изолировав их от внешнего мира, реализуя очередную сложную программу подавления и изменения памяти. Кори Хендерсон, агент ФБР, в этот момент разговаривавший с Лилендом по телефону, заявлял, что все идет хорошо, но полковник решил, что игра проиграна. Тайну уже не сохранить.

К тому же в операции участвовало слишком много организаций: ФБР, ЦРУ, целая рота СРВЧС, другие. Это означало, что вождей слишком много, а вот индейцев недостаточно.

Но Лиленд был хорошим солдатом. Он отвечал за военную сторону операции и собирался выполнить свою задачу в любом случае, даже если шансов не имелось.

Хендерсон из Монтерея сказал:

— Когда вы собираетесь заняться другими свидетелями из мотеля?

Этим словом — свидетели — они обозначали всех, кто подвергся промывке мозгов в том июле. Лиленд считал этот термин подходящим: в дополнение к очевидному значению он содержал мистические, религиозные обертоны. Он помнил, как ребенком его водили на собрание верующих в шатре, где десятки трясунов катались по полу, а впавший в неистовство священник кричал им, что они стали «свидетелями чуда, чистосердечными свидетелями для Господа!». Увиденное свидетелями из мотеля «Транквилити» было столь же парализующим, удивительным, смиряющим и ужасающим, как и лицо Господа, которое так жаждали увидеть эти трясущиеся пятидесятники.

— Мы готовы, — сказал Лиленд Хендерсону. — Сможем блокировать мотель в течение получаса. Но я не дам команды, пока кто-нибудь не прояснит ситуацию с Кэлвином Шарклом в Чикаго. Пока я не буду точно знать, что происходит в Иллинойсе.

— Что за лажа! Почему история с Шарклом зашла так далеко? Его давно нужно было задержать и провести новый курс подавления памяти, как мы сделали это здесь с семьей Салко.

— Это не моя ошибка, — сказал Лиленд. — За мониторинг свидетелей отвечает ваше бюро. А я прихожу, только когда нужно убрать грязь за вами.

Хендерсон вздохнул:

— Я не пытаюсь возложить вину на ваших людей, полковник. И вы нас тоже ни в чем не можете винить, черт побери. Беда в том, что, хотя мы ведем визуальное наблюдение за всеми свидетелями всего четыре дня в месяц и прослушиваем лишь половину записей их телефонных разговоров, нам требуется двадцать пять агентов. А у нас только двадцать. И потом, это дьявольское дело настолько засекречено, что только три агента из двадцати знают, почему за свидетелями ведется наблюдение. Хорошие агенты не любят, когда их держат в неведении. У них возникает ощущение, что им не доверяют. Они теряют бдительность. Поэтому и бывают такие случаи, как с Шарклом: блок памяти свидетеля начинает разрушаться, но никто этого не замечает, пока ситуация не становится критической. С чего мы вообще взяли, что этот обман может длиться до бесконечности? Ерунда. Я вам скажу, в чем наша проблема: мы поверили промывателям мозгов из ЦРУ. Поверили, что эти говнюки и в самом деле могут сделать то, что обещали. Вот в чем наша ошибка, полковник.