лишь бы не отделять свою судьбу от судьбы армии. Со времён Густава-Адольфа шведские короли всегда лично участвовали в походах — за исключением разве что королевы Кристины. Делили с солдатами и роскошные пиры после побед, и миску пустой каши с заплесневелым хлебом, вместе встречали и блистательные виктории, и прискорбные поражения, но не отступали никогда. Благодаря этому побед было значительно больше, чем поражений.

Карл Двенадцатый покажет себя достойным великих предков. И тогда — случится ли катастрофа, что произошла в истории пришельцев из грядущего? Это ещё неизвестно. Ведь теперь непременно всё будет иначе.

Карл Двенадцатый учёл свои ошибки. Во всяком случае, он так думал. Теперь его черёд совершать пусть рискованные, но вполне логичные поступки. Довольно метаний. Он сделает то, что должен.

— За час до полуночи разбудить солдат, в полночь — выдвигаемся на боевые позиции, — его величество изволил сообщить присутствующим план баталии. — Затем вы, Рёншельт, и конница Рооса проникнете в пространство за редутами, которые сейчас спешно возводят русские, и атакуете их конницу. Они уже сосредотачивают её за линией укреплений. Далее — пехота атакует укреплённый лагерь царя Петера с юга и запада, Роос обходит их с севера, отрезая путь к отступлению. Затем ничего интересного не будет, так как мы уже займём лагерь русских и хорошенько перекусим их припасами.

— Это всё, ваше величество? — поинтересовался Рёншельт.

— Да, всё.

Генерал старался сохранять невозмутимый вид, но, окинув взглядом лица собравшихся, понял одно.

Возражать бессмысленно, его, как и Шлиппенбаха с Левенгауптом, просто не услышат.

Король позвал на совет его, фон Зигрота и Андерса Лагеркруну. Последний вовсе для мебели сюда явлен, он никогда не перечит его величеству. Командир Даларнского или, как его иначе называли, Далекарлийского полка Зигрот крайне редко находит в себе силы возразить королю. А он, Рёншельт? Неужели язык не повернётся сказать, что монарший план слишком рискован и построен на множестве допущений? Впрочем, он сам считал, что русские снова не высунутся из укреплённого лагеря, не примут встречный бой. Но обороняются они здорово, достаточно посмотреть на Полтаву.

— Каков будет состав колонн, ваше величество? — собственный голос Рёншельт услышал словно со стороны, будто не сам же это произнёс.

— Это вы определите сами исходя из боеготовности полков и рот, — сказал Карл, водя по карте пальцем. — Общее командование будет у вас. Кавалерию возглавите вы, Шлиппенбах и Роос, пехоту — наш вечный скептик Лейюнхувуд[98]. Вот здесь, я полагаю, мы оставим лейб-драгун, три роты осадных полков и кавалерийский резерв. Нельзя дать гарнизону крепости высунуться из города. Они и без того нам изрядно досадили. Приказываю убивать всякого русского, который появится в окрестностях города, будто солдат или обыватель, женщина или ребёнок.

С этим приказанием короля согласны были все: местное население исправно служило гарнизону Полтавы в качестве соглядатаев. Особенно — мальчишки, которые знали, как пробраться в крепость и из крепости, минуя шведские секреты.

— Всё, господа, — произнёс король. — За час до полуночи — всем подъём и построение. В полночь выдвигаем колонны на позиции. А теперь идите и выспитесь перед сражением.

Интермедия

— …Так это ты? Лёха, ты что, с дуба рухнул?

— Я-то думала, с чего это князь так расщедрился, позади авангарда нам велел идти. А это ты, царевич, расстарался. Ну спасибо тебе за то, в ножки надобно поклониться за подобную милость…

Лучшие друзья вместо ожидаемого одобрения напустились на него с упрёками.

— Я же хотел как лучше, — растерянно сказал он.

— М-да. А получилось как обычно, когда хотят как лучше — через одно место, — буркнул Гриша. — Мы троих потеряли.

— Если Алёшка сейчас скажет: «Всего троих», — я его уважать перестану, — насупилась Ксения, нервно переплетая белобрысую не слишком длинную косу.

Алексей Петрович снова чувствовал себя маленьким мальчиком, которого отчитывают двое взрослых. Ещё бы: этим двоим уже по восемнадцать стукнуло, скоро в основной состав переведут. А его? Даром, что на голову выше обоих — всего шестнадцать лет. Могут и оставить ещё на год, дабы доучивался. В особенности если вскроется эта история.

— Мне …должно быть, к батюшке сходить надо, повиниться. Чтоб он князя Михайлу Михайловича простил.

Произнёс — и снова накатила волна холодного ужаса. Батюшка Пётр Алексеевич за такое вряд ли простит. А его гнева он по-прежнему боялся.

— Хоть что-то путное сказал, — криво усмехнулась Ксюха, перебросив косу за спину.

— Помнишь наш принцип? — спросил Гриша.

— «Натворил — отвечай», — вздохнул Алёша.

— И ты ещё здесь?..

2

А жизнь в осаждённом городе шла своим чередом.

После удачной вылазки её участники благополучно отсыпались. Знатного пленника с комфортом разместили в подвале крепости, в одном крыле с винными запасами. Правда, доступа к бочонкам не дали, заперев графа в отдельной комнате с решёткой вместо двери. Не то, глядишь, упился бы с горя. Зато это было самое охраняемое помещение в городе, не сбежит.

Шведские ядра и бомбы исправно сыпались на бастионы и стены Полтавы. Но то ли после вылазки у них с пушечным порохом стало худо, то ли ещё какая причина довелась, однако обстрел стал умеренным. Впрочем, и защитникам города также приходилось бережно расходовать свои запасы, растраченные во время штурмов и контрбатарейной борьбы. Когда во время перемирия подсчитали наличный порох, выяснилось, что ружейного бочонка четыре осталось, а пушечного и того меньше. Отразить один приступ, может, и хватит, но не более. Одна надежда — на государя и его армию.

Добытые бумаги из шведской канцелярии полковник запер в своей собственной комнате и приставил крепкий караул. Так или иначе насчёт сей добычи после полудня предстоит разговор с девицей Черкасовой… если она соизволит оторваться от своего ненаглядного капитана и выйти на свет Божий. Ещё одно шило в седалище, к слову. Нашла время политесы с амурами учинять. Ну да Бог с ней. За Екатериной Васильевной такого не водилось, чтобы о деле хоть раз забыла, а значит, явится вовремя. Тогда и о бумагах речь пойдёт.

Вообще эти новые чиновные люди из Тайной иностранной канцелярии вызывали у полковника двоякое чувство. Виделся за последнее время только с двумя и оба производили одно и то же впечатление. С одной стороны — и умные, и бесстрашные, и чёрта обхитрят, и государю верны. С другой — он, пропахший пороховым дымом солдат, их боялся. Попросту потому, что не понимал хода их мыслей, стремительных и непредсказуемых, как удары шпагой у отменного фехтовальщика. Может, и зря боялся, кто знает, однако ж бережёного Бог бережёт. А не бережёного караул стережёт, как однажды в шутку выразилась девица Черкасова, разговаривая с