Шрифт:
Закладка:
Пятница, 24 декабря. Вечер перед Рождеством.
Вот какой интервал в моих беседах с самим собою! Причин ему немного, или, лучше сказать, всего одна — именно, огромное сходство моей жизни теперешней с жизнью прошлого года. Те же развлечения, те же привязанности, по временам то же разочарование и та же неопределенная Sehnsucht[791]. Чего-то хочется, чего-то ждется, чего-то ищется, на что-то еще я не отвык надеяться. Были дни удачной работы, случались иногда дни, не лишенные приятности. Итак, вместо того, чтоб сызнова рассказывать одно и то же, решился я отмечать только дни, чем-нибудь замечательные, остальные же затем пробелы замещать разными мыслями и суждениями, зародыш которых бывает часто в самых неприметных событиях жизни нашей.
Давно уже я не сидел дома по вечерам и теперь нахожусь один за моим письменным столом в тот час, когда город молится и дети ждут подарков. Можно поехать в три места: к Лизавете Яковлевне, Л<изавете> Н<иколаевне> и Настасье Дмитриевне, возлюбленной Григоровича. Не знаю, поеду ли куда-нибудь; не могу сказать, чтоб мне не до того было, но в такой вечер какие-то другие мысли наполняют голову; часть их высказана в первой главе моей маленькой повести «Прошлогодний рассказ». Есть дни, вечера, которые совестно проводить у людей неблизких, а близких где доищешься! Лучше сесть хлопотать около Чернокнижникова, который, как козьи рога, никак в мех нейдет.
Вчера часть вечера (avant-soiree[792]) была мной проведена у Каменского в сообществе моего нового знакомого Титова и новой донны, для которой Д<митрий> И<ванович>, отделил уже часть своей квартиры. Так как сие неразумное дело уже было решено, то я и не высказал своего неодобрения.
Из новых знакомств и новых лиц надо упомянуть: о семействе А. М. Тургенева, с которым сошелся я чрез И. С. Тургенева, о Писемском, совсем переселившемся в Петербург и оказавшимся милейшим господином, о бароне Дистерло, добром немце, благодарившем меня за статью о его храбром брате[793], и о нескольких маскарадных знакомствах. По части донн мало нового. Из работ кончил повесть «Пашинька» и напечатал рассказец «Две встречи»[794], доставивший мне отличный сюрприз. Я мечтал только о том, чтоб этот грешок, наскоро набросанный, не принес мне срама, а между тем все, даже свирепые судьи, как-то — Дудышкин и А<вдотья> Я<ковлевна> его хвалят чрезвычайно. А что если примутся ругать вещи, которые я считаю хорошими?
Происходят приятные собрания у Тургенева, Жуковский произведен в подполковники, что заставило меня провести в этом идеальном семействе один из приятнейших вечерков.
Пятница, 31 декабря, вечером.
Сижу с расстроенным желудком, вследствие многих похождений сего неистового времени, и принимаю капли; из этого, однако, не следует, чтоб я считал себя нездоровым. В виде поздравления с Новым годом получил я от таинственной незнакомки отличный букет, и, таким образом, сей для многих печальный 1854 год для меня оканчивается цветами. Опыт показал, что поэтам и художникам присылают букеты не кто иной, как старые девы с нежными сердцами и физиогномиями более или менее гнусными, впрочем для меня это все равно. Из всех женщин сего мира чувствую я нечто к одной только, и сия лукавая дама обманула мои ожидания в двух маскарадах, но сердце мое говорит, что наши дела еще не кончились. Вообще, 1854 год был беднейшим по части привязанностей.
Что ждет меня и всех нас ровно через год, 31 дек<абря> 1855 года? Много ли еще бед наделают штуцера Минье и не прекратится ли убийство хорошего и славного народа? Не придется ли нам быть зрителями великих зрелищ и бранной эпохи? Сбережем ли мы всех друзей наших и самих себя? Не кончится ли вся эта кровавая история благополучным миром? Поймут ли люди, наконец, что на свете и без войны жить довольно трудно, а с войною для многих невыносимо? Но к чему ведут все умозрения? Поблагодарим бога за прошлое и станем доверчиво глядеть на будущее.
Конец 1854 года.
<1855 г.>
4 янв<аря>, вторник.
По необходимости возвращаюсь на короткое время к своему дневнику. Вторгнулись в мой кабинет исчадия m-me Б. в количестве трех персон довольно гнусного вида, рассматривают оружие, мешают мне спать и, несмотря на все мои усилия, никак не хотят отправиться в другие комнаты. Это то, что мы с Дрентельном когда-то называли сечением, в полном смысле слова, к тому еще надо присовокупить, что негоция насчет покупки древнего шкапа не удалась, да сверх того маменька сих вышесказанных чижей взвалила на меня одно глупейшее поручение. К спасению остался всего один путь — ехать слушать «Осаду Гента»[795], что я и сделаю, — в довершение бедствий спектакль начинается не в 7, а в 7 1/2.
Началом года я отчасти доволен, хотя вследствие давно не бывшего со мной желудочного расстройства много сидел дома. Сегодни сделал несколько визитов, а вчера был на вечере у П. С. Золотова, вечере довольно чернокнижном.
17 янв<аря>, понедельник.
Вот-с как идет журнал и какова моя исправность! Истинно умен был человек, говоривший что для занятого человека на все найдется время, между тем как для праздного иногда нет и минуты свободной! Маскарады, иногда театр, обеды и прочие увеселения, а пуще всего позднее вставанье довели меня до того, что я ничего не работаю, кроме фельетонов, даже на письма отвечаю лениво, а о дневнике позабыл совершенно. И жаль этого, потому что за сказанное время пришлось познакомиться с несколькими новыми лицами, встретить кое-каких оригиналов и даже быть довольным собою. Но насиловать себя я не умею, а потому подождем другой линии.
Вообще, сей журнал ознаменован рядом не сдержанных обещаний, так что если меня судить по смыслу буквы, то я окажусь слабохарактернейшим фетюком. А между тем, я не совсем фетюк, хотя поминутно даю себе слово делать то-то и то-то, убегать праздности, но слова не держу. Но воззри благосклонно, будущий мой читатель, на следующее умозрение. Для чего мы спорим с человеком? Разве мы надеемся, что истины, нами высказанные, разом изменят его убеждения?
