Шрифт:
Закладка:
К этому письму были приложены два векселя, по 500 фр. каждый:
«В конце будущего февраля я уплачу по приказанию госпожи Авроры Дюпен (Жорж Санд) сумму в 500 франков, полученных мною».
Париж. 1 октября 1844 г.
П. Леру.
Бульвар Монпарнас, № 39.
и записочка:
«Если вам не внушает отвращения и ужаса моя четвертая подгнившая доска, то следует на обороте векселей проставить число: «Ноган. Такого-то октября 1844 г.» и вашу подпись, и ничего более.
Я обозначил карандашом место, где вы должны проставить число, оставив наверху пространство для того, чтобы перевести вексель на Вейре или на какого-нибудь другого верного человека, который сохранит вексель, не пуская его в оборот».
Жорж Санд просто оставила у себя оба векселя, немедленно послала Леру 500 франков из Ногана и, кроме того, обратилась лично и к Франсуа, и к М-м Марлиани, прося их: одного – выдать Леру 500 фр. из причитающегося ей гонорара, а другую – одолжить ей такую же сумму до поры до времени и вручить деньги Леру, если этого еще мало, или если у Франсуа нет денег.
Письмо это, написанное в октябре 1844 г., напечатано в «Корреспонденции» под неверной датой: «14 ноября 1843 г.» и глубоко трогательно по той бесконечной жалости и состраданию к положению Леру, которое в нем высказывается, и по тому горячему желанию не только помочь Леру, «поддержать светоч в его душе, чтобы он не погас в этой борьбе, и чтобы ужас и отчаяние не завладели им из-за нехватки каких-то там кредитных билетов», но еще сделать это так, «чтобы никто этого не знал, ибо его нищета и наша преданность ему – это наша собственная тайна».
Но в это самое время нашлись люди, которые довольно неосторожно и, не отдавая себе ясного отчета в том, насколько преданность Жорж Санд к несчастному философу была чисто идеальной, стали говорить об излишнем ее рвении помогать Леру, как о чем-то весьма подозрительном. О них Леру собирался рассказать Жорж Санд «при свидании», как писал ей в вышеприведенном письме. В числе их был отец Люка Дезажа. И вот писательницу, обратившую лишь весьма мало внимания на практические предостережения друзей, гораздо чувствительнее задели эти сплетни, и она нашла нужным не только объясниться по этому поводу устно с Люком Дезажем и его другом Эмилем Окантом, но и написать Дезажу-отцу длинное, до сего дня сохранившееся письмо, в котором объясняла ему причины, заставлявшие ее смотреть на философскую и социальную деятельность Леру, как на дело громадной важности и общественного значения, поддерживать которое должны были бы все друзья истины, и затем с негодованием отвергала всякие иные, мнимые, поводы ее хлопот и забот о бедном философе. Оба молодые человека, которым Жорж Санд с полной откровенностью высказала свое мнение о Леру, как о гениальном мыслителе, но и как о человеке, ребячески-беспомощном в практических делах, не поддерживать которого было бы безжалостно, – так были тронуты доверием великой писательницы, что оба написали ей следующие письма, оригиналы которых лежат перед нами:
«Милостивая Государыня.
Вы советуете мне сохранить в тайне предмет нашей беседы третьего дня. Я и без того был намерен так поступить, прежде даже, чем вы мне это сказали, а тем более теперь.
Что касается сплетен, распущенных против нашего общего друга, то следует, как мне кажется, не доискиваться их первоисточников. Впрочем, мне лично было бы и невозможно указать их вам, в виду того, что то лицо, от которого мой отец все это узнал, потребовало от него обещания не называть его никому на свете. В сущности же, ни для нас, ни для почитаемого нами человека все сплетни, распространяемые на его счет, ничего не могут значить, раз мы убеждены – а мы убеждены, – что все это сплетни.
Если я пришел к вам, М. Г., чтобы попросить у вас разъяснений, то это не для самого себя, т. к. моя личная уверенность ни на секунду не поколебалась, а для моих родителей, на которых эти сплетни не преминули оказать некоторое впечатление. Мне тем более хотелось уничтожить эти неприятные впечатления, что мой отец, хотя и не разделяющий всех ваших убеждений, тем не менее, питает великое восхищение к Пьеру Леру и был очень огорчен, что не может по-прежнему уважать его.
Мои родители совершенно удовлетворены теми объяснениями, которые вы мне дали, и теми добрыми советами, которые я от вас выслушал.
Итак, я прошу вас, М. Г., забыть все происшедшее и принять мою благодарность за ваши добрые указания.
Благоволите принять выражения моего совершенного почтения и новые уверения в моей глубокой преданности
Люк Дезаж».
Воскресенье. 1 декабря.
Эмиль Окант – тогда еще мало знакомый лично с Жорж Санд,[427] а впоследствии ставший ее личным секретарем, другом и членом ноганской семьи, в свою очередь писал ей на том же листе:
«Милостивая Государыня.
У меня нет тайн от Люка; в свою очередь, и у него нет тайн от меня. Вот он и показал мне ваше письмо. Вы желаете, чтобы он и я молчали о ваших вчерашних словах. Вы можете рассчитывать на это молчание самым абсолютным образом, М. Г., и мы его свято сохранили бы, даже если бы вы и не высказали этого желания.
Позвольте, М. Г., искренно поблагодарить вас за доверие, которое вы нам оказали, и в особенности за то, каким образом вы отвергли обвинения, которые некоторые лица, как мне кажется, не из бесчестных поводов, но по слепоте, выставили против г. Леру. Так же, как и Люк, я от всего сердца люблю г. Леру и свято его чту. Всякий раз, когда на г. Леру нападали в моем присутствии, я его энергично защищал, потому что был глубоко убежден, что эти нападки были совершенно незаслуженными. Тем не менее, признаюсь и раскаиваюсь в том, что, когда мне сказали, что г. Леру обманул вас, и что вы впредь будете с ним настороже, – я почувствовал, что поколебался,
