И замолчал, улыбаясь. Высказавшись, он, похоже, почувствовал себя непринужденнее. «Какой странный, какой тщеславный человек! – подумала я. – Сжечь себя! Какую чушь он несет! Да к тому же еще и опасную! Восходит к Платону! Может, он просто смеется над нами?» Да, но Мария Регина, заметила я, просто-напросто тянется к нему всем телом, пожирает глазами его лицо. Мария Регина не думает, что он шутит. «Плохо дело!» – сказала я себе.

– Я бы не назвала это философией, мистер Кутзее, – сказал я. – Я назвала бы это совсем другим словом, но не назову, потому что вы наш гость. Мария, можно уже принести торт. Помоги ей, Джоана; и сними наконец плащ. Мои дочери испекли вчера торт в честь вашего визита.

Как только девочки вышли из комнаты, я сразу взяла быка за рога, но говорила при этом негромко, чтобы они не услышали.

– Мария еще ребенок, мистер Кутзее. Я плачу деньги за то, чтобы ее обучили английскому, чтобы она получила хороший аттестат. А вовсе не за то, чтобы вы играли ее чувствами. Вы понимаете?

Вернулись, неся торт, девочки.

– Вы понимаете? – повторила я.

– Мы можем научиться только тому, чему очень хотим научиться, – ответил он. – Мария хочет учиться – правда же, Мария?

Мария покраснела и опустилась на прежнее место.

– Мария хочет учиться, – повторил он, – и делает большие успехи. Она чувствует язык. Возможно, когда-нибудь она станет писательницей. Какой великолепный торт!

– Хорошо, когда девушка умеет готовить, – сказала я, – но еще лучше, когда она умеет хорошо говорить по-английски и получает хорошие оценки на английском экзамене.

– Умение хорошо говорить – хорошие оценки, – сказал он. – Я более чем понимаю ваши желания.

Когда он ушел, а девочки легли спать, я села и написала ему на моем плохом английском письмо: другого выхода я не нашла, письмо было не из тех, какие я могла показывать моей знакомой из студии.

Уважаемый мистер Кутзее, – написала я, – повторяю то, что сказала вам во время вашего визита. Вас наняли учить мою дочь английскому языку, а не играть ее чувствами. Она ребенок, вы взрослый мужчина. Если вам необходимо выставлять ваши чувства напоказ, выставляйте их за пределами класса. С совершенным почтением, АТН.

Вот так я ему и написала. Может быть, по-английски так не говорят, зато говорят по-португальски – ваша переводчица наверняка все поняла. «Выставляйте ваши чувства напоказ за пределами класса» – это не было приглашением добиваться меня, это было предупреждением: не добивайся моей дочери.

Я вложила письмо в конверт, написала на нем «Мистеру Кутзее – Школа Святого Бонавентуры» и в понедельник утром сунула его в сумку Марии Регины.

– Отдай это мистеру Кутзее, – сказала я, – прямо в руки отдай.

– А что там? – спросила Мария Регина.

– Записка от матери учителю ее дочери, она не для твоих глаз. Ну иди, а то на автобус опоздаешь.

Конечно, я сделала ошибку, не стоило мне говорить «она не для твоих глаз». Мария Регина была уже не в том возрасте, когда ребенок, получая от матери приказ, просто выполняет его. Она из такого возраста вышла, а этого не заметила. Все еще жила в прошлом.

– Ты отдала записку мистеру Кутзее? – спросила я, когда Мария Регина вернулась домой.

– Да, – ответила она и ничего больше не сказала.

Спросить: «А ты не вскрыла конверт в каком-нибудь укромном местечке, не прочитала записку, прежде чем отдать ее?» – я не додумалась.

На следующий день, к моему удивлению, Мария Регина принесла из школы записку от этого учителя – не ответ на мое письмо, а приглашение: не желаем ли мы поехать с ним и его отцом на пикник? «Подумай, – сказала я Марии Регине, – тебе действительно хочется, чтобы твои школьные подруг думали, будто ты – любимица этого учителя? Действительно хочется, чтобы они сплетничали за твоей спиной?» Но ее это не испугало, она хотела быть его любимицей. Она просила меня принять приглашение, просила, и Джоана ее поддержала, и в конце концов я сдалась.

Дома, разумеется, поднялась суета, мы много чего напекли, да еще Джоана кое-что прикупила в своем магазине, так что, когда в воскресенье утром мистер Кутзее заехал за нами, у нас была целая корзина плюшек, печенья, сладостей – хватило бы целую армию накормить.

Он заехал за нами не в легковой машине, легковой у него не было, а на грузовичке с открытым кузовом, в Бразилии мы называем такие caminhonete[140]. Так что девочкам, нарядившимся в их лучшие платья, пришлось ехать в кузове, вместе с дровами, а я уселась впереди, с ним и его отцом.

Это была моя единственная встреча с его отцом. Отец был уже довольно старый: слабый, с дрожащими руками. Я подумала: может, они дрожат оттого, что рядом с ним сидит незнакомая женщина? – но потом увидела, что дрожат они все время. Когда сын знакомил его с нами, старик сказал: «Здравствуйте, как поживаете?» – очень вежливо, очень мило, – но потом только молчал. За всю дорогу ни слова не сказал ни мне, ни сыну. Очень был тихий мужчина, очень застенчивый, а может, он просто боялся всего на свете.

Ехали мы в горы – пришлось сделать остановку, чтобы девочки надели плащи, им стало холодно, – в какой-то парк, теперь уж не помню, как он назывался, там росли сосны, а среди них люди могли устраивать пикники – белые люди, разумеется, – хороший был парк, почти пустой, потому что стояла зима. Мы выбрали место, мистер Кутзее начал разгружаться, потом разводить костер. Я ожидала, что Мария Регина поможет ему, однако она сказала, что хочет побродить по окрестностям, осмотреться. Это был дурной знак. Потому что, если бы отношения между ними были comme il faut[141], просто отношения учителя и ученицы, она бы не постеснялась ему помочь. А так помогать пришлось Джоане, у нее это очень хорошо получалось, она была девочкой практичной и расторопной.

А я осталась не у дел, в обществе его отца, как будто мы были стариками, дедушкой с бабушкой! Разговаривать мне с ним, как я уже сказала, было трудно, английского моего он не понимал, да еще и робел – женщина же; а может, он и вовсе не знал, кто я такая.

И вот костер еще и разгореться как следует не успел, как наползли тучи, потемнело, пошел дождь. «Это всего лишь дождик, скоро пройдет, – сказал мистер Кутзее. – Вы посидите пока все трое в кабине». Ну, мы с девочками