в Форт-Силл. Его пенсия по инвалидности, семьдесят три доллара в месяц, была основана на полученной неизвестным образом в США травме руки, а заявление об ущербе здоровью из-за отравления оранжевым реагентом было отклонено как ложное. Армия также подтвердила, что Шоукросс не участвовал в боевых действиях и никогда не патрулировал джунгли.14. Артур Шоукросс (интервью с психиатром)

Вопрос: Просто так многое не сходится, что я начинаю беспокоиться, Арт, не рассказываете ли вы мне небылицы.

Ответ: Я сейчас встану с этого сраного стула и уйду, а потом возьму и покончу с собой. Мне плевать. Вы действуете мне на нервы. Я говорю вам, что именно это случилось со мной во Вьетнаме. Вы то верите мне, то не верите мне. И… да ну все это к черту.

Вопрос: Да, но я хочу выяснить, что же все-таки произошло.

Ответ: Я рассказал вам, что произошло.

Вопрос: Значит, вы хотите отдохнуть?

Ответ: Когда я выйду за дверь, то уже не вернусь.

Вопрос: Если вы хотите отдохнуть минутку, потому что я вас разозлил, это ваше дело…

Ответ: Я просил об отдыхе?

Вопрос: Вы не просили об отдыхе, но вы раздражены или рассержены и настроены враждебно, потому что вопросы, как я полагаю, сложноваты для вас.

Ответ: Нет, вы продолжаете утверждать, что я лгу, лгу, лгу. А я рассказываю вам то, что я знаю.

Часть четырнадцатая

Диагноз Крауса

Незаконнорожденный, прил.: 1. незаконно зачатый; 2. непристойного происхождения.

Седьмой новый университетский словарь Вебстера1.

Ричард Теодор Краус, доктор медицины, брал интервью у Артура Шоукросса и старался не показывать ему своего замешательства. Этот 59-летний психиатр провел четверть века на поле психотерапии, леча невротиков, психотиков, страдающих раздвоением личности, копрофилов, лунатиков, шизофреников, пытающихся исправиться сексуальных преступников, проходящих курс назначенной судом терапии осужденных, педофилов, клептоманов, домохозяек-самоубийц и пациентов с физическими заболеваниями и расстройствами, он считал себя опытным аналитиком человеческого поведения.

Например, моральных преступников, известных как психопаты, обнаружить нетрудно. Через три дня после ареста Шоукросса жирный черный заголовок в «Демократ-энд-Кроникл» объявил: «Врачи называют подозреваемого психопатом».

Из многолетнего опыта такие профессионалы, как Краус, знали, что психопаты (или «социопаты», или «антисоциальные личности», как их еще называют) лгут, манипулируют, отрицают и обманывают, чтобы избежать ответственности за свои проступки. Их роботизированная жестокость отражает укоренившуюся дегуманизацию, заторможенную совесть и неспособность сопереживать другим. Обычно это люди спокойные, многословные, уклончивые, аккуратные, лукавые, одновременно контролируемые и контролирующие. За маской здравомыслия они скрывают неискренность, поверхностность и предубежденность. Их поведение зачастую бывает деструктивным. Судя по всему, что Краус слышал об Артуре Шоукроссе, последний, казалось, соответствовал этому комплексу симптомов.

Однако впервые увидевшись с ним лично через три недели после ареста, психиатр оказался в таком же замешательстве, как и другие эксперты, чьи досье он просматривал при подготовке к личной встрече. Начиная со второго класса, Шоукроссу ставили десятки диагнозов, общим для которых был вывод о его психической неуравновешенности. Послушав десять-пятнадцать минут раскатистый голос убийцы, Краус обнаружил, что склонен разделить замешательство своих предшественников:

– Впервые встретив его, – объяснял он позже, – я ожидал увидеть классического социопата – мрачного, извращенного, хитрого, злобного, жестокого. Я ожидал увидеть еще одного мужчину солидных пропорций, с покатыми плечами, сдвинутыми на нос очками, вьющимися седыми волосами и настороженным выражением лица. А он выглядел преждевременно состарившимся милым старым дядюшкой, похлопывал себя по животу как у Санта-Клауса, перебрасывался шутками с охранником. Я и представить не мог серийного убийцу, чувствующего себя так непринужденно в тюрьме. Он как будто приветствовал вас у себя дома. Едва ли не первыми его словами были слова сожаления и раскаяния, что никак не соответствовало образу социопата.

Рональд Валентайн, главный государственный защитник от округа Уэйн и друг доктора Крауса, нанял этого психиатра, чтобы оценить возможность психиатрической защиты обвиняемого в деле об убийстве Элизабет Гибсон. (Дела об остальных десяти убийствах рассматривались в суде округа Монро в Рочестере.) Краус часто давал показания в качестве судебного психиатра, интерпретируя душевное состояние обвиняемого для судьи или присяжных.

– Адвокаты защиты, такие как Рон, всегда надеются, что вы согласитесь с тем, что у их клиентов психические проблемы, – объяснял доктор Краус. – Меньше всего им нужен диагноз «социопатия». Люди с таким диагнозом могут быть огромной проблемой для общества, но юридически они не являются сумасшедшими. Когда этот вопрос впервые возник между мной и Роном, я сказал ему: «Если ты хочешь услышать другое мнение, обратись к другому психиатру. Я не могу назвать социопатическим поведение, которое таковым не является». Что ж, Рон – человек здравомыслящий, и он принимал мой подход в течение пятнадцати лет. В деле Шоукросса он был очень конкретен. Он сказал: «Дик, я не хочу, чтобы ты сразу ставил диагноз. Только не говори мне, что он антисоциальный тип, – мы это уже знаем. Сохраняй непредвзятость. Отступи и послушай его. Социопат он или нет, не так важно, скажи мне, почему этот парень стал серийным убийцей». Эта задача стояла передо мной с самого начала.

2.

Определить профессию Ричарда Крауса по его речи или внешности не так-то просто. Этот неприхотливый человек со взрывным смехом, характерным для комической оперы, избегал профессионального жаргона, а такие слова, как «гебефреник» и «неврастеник», использовал только в случае крайней необходимости. Высоко ценя терпение и скрупулезность, он отличался чрезмерно развитым любопытством, нередко отвлекавшим его на трудоемкие проекты.

У Крауса был средний рост, редеющие темные волосы, живые темно-карие глаза, орлиный нос, эффектные черные усы, мягкий басовитый голос и склонность прочищать горло короткими хрипловатыми прокашливаниями. Лицо его обычно проглядывало сквозь серебристо-серые струйки дыма от ментоловых сигарет «Силва Тинс». В одежде он предпочитал темные костюмы и консервативные галстуки, характерные для представителей его профессии, но выглядевшие так, словно их выбрали по старомодным каталогам «Орвис» или «Л. Л. Бин». Свободное время он посвящал занятиям вполне предсказуемым и не блещущим оригинальностью: летом копался в саду своего сельского дома, плавал в крытом бассейне или возился со своим крепким золотистым лабрадором по кличке Генерал Борегар. Зимой он рубил дрова и виртуозно управлялся со снегоуборочной машиной. Он был разведенным отцом шестерых детей и расслаблялся, играя Скотта Джоплина и Шопена на старом рояле, занимающем центральное место в большой барочной гостиной, где хозяйничала его восьмидесятисемилетняя мать, пытавшаяся защитить своего сверхзанятого сына от поздних посетителей короткими фразами со шварцвальдским акцентом: «Извините. Доктора нет дома».

Родители психиатра, немецкие эмигранты-интеллектуалы, прибыли в Нью-Йорк в конце двадцатых годов и вскоре обосновались в культурном центре Рочестера. Его мать Мария была художницей, а покойный отец по имени Альфонс, лингвист, химик и церковный органист, в течение тридцати пяти лет переводил иностранные патенты и документы для фирмы «Кодак». В четырнадцать лет их единственный ребенок занимался игрой на фортепиано по три