— их портал, их Маяк, немигающий, сверкающий Маяк, за которым они следуют из своего мира в наш. Они пометили меня и… о Боже, Крамер… они идут, я чувствую их! Бегите! Ради всего святого, бегите, пока они не учуяли ваш запах…

Но уже слишком поздно.

Они знают обо мне, как я знаю о них. Я видел, как они заглядывали ночью в мои окна, и слышал, как они скреблись в мою дверь. Они забрали мою собаку… я нашел ее поутру окоченевшей, как будто ее тянули через ледяные, неведомые высоты. Мои соседи жалуются на тошнотворную вонь вокруг моего дома, странные плавающие пятна тумана, причудливую электрическую активность над моей крышей. Всполохи и искры, несущие в себе гнев и разрушение. Люди боятся находиться рядом со мной, потому что я никогда не бываю по-настоящему один. За мной следуют клубки теней, стук зубов, странная вонь жуткого разложения. Теперь призраки окружили меня, но, как истинные садисты, они не торопятся, потому что им гораздо интереснее напугать меня до смерти. Так было и с Керликсом. Прошлой ночью мне приснился сон, который был не сном, а видением — проблеском какого-то адского, отвратительного измерения вне времени и пространства. Я видел город. Я видел призраков. Я видел, как они тащили Керликса вниз, в свои зияющие норы под этими инопланетными гробницами.

Тело Керликса было мертво. Но его душа, его сущность… В какие извращенные, безумные игры они играют с ним?

Меня они не получат. У меня есть ружьё, и я не побоюсь им воспользоваться. Я убью себя. Возможно, я теперь маяк, как и Керликс. Возможно, если я покончу с собой, им больше не за что будет цепляться в этом мире. Ибо я знаю только одно: я не позволю им заполучить меня. Я не позволю им утащить то, кем и чем я являюсь, в зловещие, мрачные бездны безумия; они не утащат меня, кричащего, в какое-то черное, туманное измерение невыразимого, неживого и невидимого.

Перевод: Карина Романенко

Манифест мясной мухи

Tim Curran, "The Blowfly Manifesto", 2013

Они нашли тела в трущобах, в одном из многоквартирных домов, в котором воняло пожелтевшими костями, человеческими экскрементами и ржавеющими жизнями.

Близко, так близко. Траск знал, что приди они на пять минут раньше, удалось бы поймать старину Ползучее Лицо, с руками, глубоко погруженными в пирог, и слизывавшего вишневую начинку со своих костлявых пальцев. Они проследили его до зыбкой окраины города, где огромные канализационные отстойники представляли собой черные, липкие, переливающиеся радужными пятнами озера, освещенные пламенем горящего метана. Здесь дома теснились друг к другу, возвышаясь над кучами мусора и водостоками, заваленными отбросами и человеческими останками.

Траск следовал за другими легавыми по улицам, вымощенным битыми бутылками и ржавой жестью, где обшарпанные гостиницы светились голубым неоном, а в покосившихся дверных проемах трущоб теснились крысы, сутенеры торговали кибернетическими шлюхами с предустановленными чипами виртуальной реальности/виртуальной памяти, которые помогали клиентам воспринимать их в своих фантазиях, как девушек их мечты.

По узким лестницам, пропахшим кошачьей мочой, они поднялись наверх, нашли дверь на самом верху. По ту сторону… лучи фонарика были белыми мечами, рассекающими тьму и заставляющими ее кровоточить, как вскрытая вена… там была смерть. Смерть, которая забавлялась и была довольна собой, похотливая и плотоядная. Воняло насилием и червями, перхотью крыльев канюка. Сгустившаяся мерзкая вонь была такой плотной, что Траск чувствовал ее на языке, как вкус медяков с глаз покойника.

Если не считать шума крыльев мясной мухи, воздух был настолько тих, что он мог слышать, как разлагаются трупы: сухой и потрескивающий звук, словно у слив или персиков в дегидраторе[29].

Копы ничего не говорили.

Даже между собой.

Один из них закурил сигарету, и дым, который он выдохнул, стал призраком мертвых, который преследовал их всех, переходя от мужчины к женщине. Да, еще одна бойня, и место преступления было настолько залито кровью и завалено останками, что его пришлось бы вымывать с помощью шланга. Пробравшись через застывший пудинг из крови и ошметков плоти, копы нашли вторую комнату. Как и в первой, здесь было исключительно темно, ни окон, ни работающих ламп, словно освещение любого рода — это инфекция, которую нужно держать на расстоянии. Траск заметил, что не только окна были тщательно заколочены, но и каждая щель и трещина была забита тряпками. Здесь царила тьма. Они нашли еще трупы, но эти были гораздо старше. Как лук, гниющий в темных шкафах, они разложились до черной шелухи.

Траск вернулся в предыдущую комнату, где вонь гниения была свежей и тошнотворной, тучи мух поднимались с человеческих плодов, перебродивших до мерзкого вина, просочившегося сквозь доски пола.

Он знал, что сказать нечего.

Он не смел задавать вопросы, которые нужно было задать… но, несомненно, жертвы здесь умирали добровольно, теснясь в этих комнатах. Неужели они сидели и ждали, пока Ползучая Морда весело танцевал от одного к другому, потроша их?

Возможно ли такое?

Порез, свежевание, отделение. Добрый вечер всем и каждому. Как дела, и как поживают дамы и болтливые юные вертихвостки? Ползучая Морда, должно быть, беседовал с ними, когда его руки превратились в посмертные ножи, кроившие из окружающего живодерню, переполненную трепещущим, сочащимся мясом. Из его уст шепотом срывались печальные истории о преступлениях похоти и залитых кровью ночлежках. Крючки, лезвия и иглы для бальзамирования вместо пальцев, он внес свою лепту кромсая, разрезая, разрубая, отсекая, как лезвиями маятника. Когда он закончил, то, должно быть, стоял там, любуясь своей работой, болтая с мертвыми. А как поживаешь, милый юный препарированный принц? Не очень хорошо, я думаю, не очень хорошо. Как и твои мать, отец и сестра. О, да, пыльный поцелуй мертвых цветов из склепов. Вожделенная неподвижность мраморной вечности.

С отвращением Траск изучал слова на стене, написанные кровью.

Как и в других случаях, это была тарабарщина, которая не являлась ни латынью, ни руническим письмом, но была старой, очень старой, возможно, дочеловеческой, если такое вообще может быть. Единственным различимым словом была подпись:

Ползучее лицо.[30]

— Он опять за свое, — сказал один из копов, как будто в этом могли быть какие-то сомнения.

Но Траска это не интересовало.

Он нашел что-то, завернутое в красную бархатную ткань. Черный кристалл, испещренный ослепительно-красными полосками, похожими на тонкую сеть налитых кровью вен. Он удобно поместился в его ладонь, пульсируя теплом, как сердце новорожденного. Становясь все горячее, кристалл начал обжигать