свободный квадрат, перешагнул черную линию, стараясь не выдавать волнения: я не был уверен в том, что сходу разберусь в устройстве стоявшего передо мной аппарата. Но он оказался, как я понял позже, одним из самых простых. За этим аппаратом нужно было отдыхать, как выражались жители уровня, сидя: в таком положении над тобой оказывались две рукояти, которые, подняв руки, можно было сдвигать, и раздвигать, и даже поднимать, не вставая. Рукояти были соединены с небольшим подъемником за моей спиной, который двигался вверх-вниз, когда я сводил и разводил руки.

Дело оказалось легким – я повторял однообразные движения и наблюдал за ними в зеркальном осколке. Там же я заметил, что на полу рядом с аппаратом лежат металлические бруски, повернулся назад и увидел, что на моем подъемнике уже лежал один такой брусок. Я подумал, что, если добавить к нему еще парочку, мое занятие не будет таким уж легким, – и не ошибся. Теперь, чтобы разводить рукояти, требовалось прикладывать значительно больше усилий. Но я справлялся и даже практически не уставал.

– Эй, – крикнула мне девушка в пестрых облегающих одеждах, которая сидела за таким же аппаратом на соседнем квадрате. – Хорошего отдыха!

– Спасибо, – неуверенно отозвался я. – И вам хорошего!

Но ничего хорошего в своем отдыхе я, если быть честным, не видел. То, чем занимался, казалось очень скучным, к тому же тело начало ощутимо болеть. Приятно было разве то, как смотрели на меня люди, которые проходили мимо. Конечно, в их взглядах не было восторга и обожания, которых удостаивались некоторые мои соседи по квадратам, но в них читались заинтересованность и поддержка.

Почувствовав усталость, я без сожаления встал со своего места, положил обратно бруски и вышел из квадрата. И в этот момент ко мне пришло странное ощущение – оно было легким и едва различимым, но достаточным для понимания его природы – чувство внутреннего подъема и легкости. Настроение улучшилось, все движения давались легче, думалось яснее, и даже зрение, как показалось, стало четче. На мгновение захотелось подпрыгнуть на месте и воспарить в воздухе над людьми, дорожками и квадратами – правда, это чувство сразу же угасло. Конечно, я понял: все это было следствием того, что я побывал в квадрате. Что отдохнул. Люди, шедшие мне навстречу, улыбались.

Когда первая, самая сильная волна отхлынула, я ощутил замешательство. Мне были знакомы эти чувства: приятная усталость, желание взлететь, душевный подъем после физической работы, – в городе я тоже их испытывал, как испытывал любой севастополец, кроме, может, смотрителя, о котором никто ничего не знал. Но то чувство полета внизу достигалось трудами: необходимыми рутинными заботами, от которых было не увильнуть. Нужно было жить, питаться – а стало быть, и выполнять их. Здесь же ты ничего не производил, отдавая энергию в никуда и получая ее из ниоткуда. И оттого к моим чувствам добавилось еще одно, новое, от которого было никак не отделаться: что все мои эмоции были незаслуженными и даже ненастоящими. Какой-то обман крылся и в том, что я делал, и в том, что получал взамен.

На самом деле это было первым впечатлением, а оно, как я уже знал по опыту приключений в Башне, бывает обманчивым. Поблуждав по уровню, я наконец заметил нечто необычное. В четырех квадратах значительно больших размеров, чем все остальные, и расположенных рядом друг с другом, вместо привычных уже тренажеров и зеркал я увидел широкие трубки, выступающие из земли. Больше всего они напоминали гигантские, чуть выше человеческого роста, ракушки. Причем линии разграничения, отделявшие обычные квадраты, здесь были красными и зелеными и поворачивали к этим ракушкам, туда же указывали стрелки. Из двух ракушек непрерывно выходили люди, еще в две, наоборот, заходили, словно эти гигантские трубы, как пылесос, втягивали людей в себя в одном месте и возвращали обратно в другом. Но, конечно же, это были разные люди, и их потоки никак не пересекались. Они выглядели сосредоточенными, их лица не выражали эмоций, и они практически не говорили «Привет» или «Отдохни».

Подойдя ближе, я увидел, что в ракушках оборудован спуск вниз, – и у меня тут же появилась догадка, куда он вел. Ведь где-то же все эти люди должны были обитать, при том, что на уровне не было ни отделенных залов, ни даже стен. Подход к использованию пространства здесь был явно творческим, при том что увидеть кого-то, хотя бы немного похожего на «творца», среди всех этих людей было непросто. Село! Ну конечно, внизу находилось село, понял я.

Одно смущало: если то, чем они занимались на поверхности, здесь считалось отдыхом, то чем они занимались этажом ниже?

Вряд ли до и после того случая я поражался в Башне так же неприятно. Мне доводилось испытывать и страх, и омерзение, и раздражение, но такое паршивое чувство случилось впервые, едва я спустился в то село. С первого же взгляда оно шокировало.

Жилые комнаты села в точности повторяли те, в которых обитали жители нижних уровней: размеры, планировка, расположение мебели и предметов необходимости были совершенно такими же; бесконечные ряды повторяющихся одинаковых комнат, как и там, образовывали длинные коридоры, неотличимые друг от друга, пересекавшие такие же коридоры с такими же комнатами. Но была одна деталь, которая меняла все.

Эти комнаты были прозрачными.

Их очертания оказались расчерчены на полу теми же линиями, что и квадраты: над чертежом поднималась гибкая пластиковая стена чуть выше человеческого роста, которую, впрочем, как я выяснил позже, не мог преодолеть никто, кроме обитателя комнаты. Ее можно было гнуть, но перелезть или сломать не получилось бы. Потолок в помещениях села отсутствовал, а двери были сделаны, кажется, из того же гибкого материала, что и стены, но открыть их было непросто – они реагировали только на прикосновение руки. Поскольку двух одинаковых рук не бывает, я мог открыть только свою дверь и был единственным, кто смог бы это сделать.

Исключением из общей зоны видимости были разве что туалет с душем – прозрачная стенка, отделявшая их от комнат, была слегка замутненной, так что через нее можно было разглядеть лишь силуэт человека.

Стоит ли говорить, что первая попытка выспаться на виду у окружающих была ужасна? Но усталость всегда побеждает, победила она и тогда. Тот сон стал чем-то вроде переломного момента: отправившись снова наверх, я по-прежнему испытывал по отношению ко всему, что меня окружало, недоверие, но оно становилось все меньше, сменившись искренним любопытством и попытками разобраться, в чем же прелесть уровня для всех этих людей.

Очень скоро я и сам начал