— Эвдор, помоги! — прохрипел Лигерон.

Мирмидонянин помог ему подняться и тот, прыгая на одной ноге, кое-как взобрался на колесницу. Эвдор тоже поднялся и взял вожжи.

— Смотрите, троянцы! — закричал Лигерон, — вы тоже сдохнете! Сдохнете все! Вы все заслужили! Клянусь всеми богами!

Менестей тоже запрыгнул на площадку. Эвдор стегнул лошадей, колесница сорвалась с места. Тело Хеттору волочилось по земле за ней.

— Три пальца вправо... — прошептал Хастияр и отпустил тетиву.

Безгубый дёрнулся и обмяк, подхваченный Менестеем.

Со стен вслед удаляющейся колеснице полетели ещё стрелы, выпущенные другими воинами. Одна ударила Менестея в плечо. Другая ранила лошадь. Да жалобно заржала. Колесница скрылась за домами. Ещё две дюжины пеших аххиява, прятавшихся в тени, бросились за ней.

— Ушёл! — в отчаянии простонал Хастияр.

«И Хеттору утащили. И девушку. Боги, да что же это...»

— Надо преследовать! — крикнул хетт, — открыть ворота! Надо отбить!

— Нет! — рявкнул у него над ухом Атанору.

— Нет там засады! Они пришли одни!

— Нет... — уже тише повторил Атанору.

— Но там же...

Атанору покачал головой.

Этримала рухнул на колени и выл, упёршись головой в нагретый злым солнцем камень.

Хастияра трясло, как в жестокой лихорадке. Он огляделся по сторонам. Несколько женщин хлопотали над лишившейся чувств Рутой. Верные слуги подняли Алаксанду и понесли вниз со стены.

— Что с царём? — прошептал хетт.

Мрачный Атанору посмотрел на него так, что Хастияру расхотелось допытываться.

Люди расходились. Многие вытирали слёзы. Какой-то воин обнимал женщину, вздрагивавшую в рыданиях. А у самого вся кровь от лица отлила. Хастияр встретился с ним взглядом, как хетту показалось, осуждающим.

Ему со всех сторон чудились такие взгляды.

«Что я мог сделать?»

«Что я не сделал?»

Хастияр почувствовал, что ноги не держат. Сел на землю, прямо у ворот, привалившись к ним, и так сидел. Сколько? Долго. Целую вечность. Весь остаток этого нескончаемого дня.

Ветер умер. Солнце палило нещадно. Нет, это не Вурусема. Как и тогда, при Киндзе. Не может быть в Богине Солнца столько злобы, столько равнодушия. Она согревает тёплыми лучами зелёные всходы, растапливает снега на перевалах, пробуждая новую жизнь.

Нет, это не Вурусема сейчас властвует в небе.

Зло. Повсюду зло. Повылазило из тёмных щелей.

Жара. Нестерпимый смрад гниющих трупов аххиява за стенами. Так никто и не убирает их. Живым наплевать. Неужто их боги такое допускают? Какие жестокие у них боги...

Хастияр смотрел в одну точку.

«Я! Я могу с тобой спеть!»

«Рута! Ты чего здесь? Иди домой. Родители ищут, небось. Я тебя отводить не пойду».

— Он прощается с женою, он прощается с родными... Знает, что идёт на битву, из которой не вернётся. Это боги присудили ему жребий проиграть... — зажмурившись прошептал Хастияр.

За что? За что ему это? Почему именно сейчас, когда всё так плохо, когда хуже уже и быть не может, когда надо просто молчать, в голову лезет... вот это.

— О, все боги, господа мои! Возвратитесь вновь на свои прекрасные троны. Пусть вновь поднимутся храмы. Пусть цари минувшего увидят Трою словно во времена своей юности. О все боги, господа мои. Господа мои...

Перед глазами всё плыло, а небо и земля норовили поменяться местами, будто он крепко повеселился на добром пиру. С Хаттусили состязался, кто больше выпьет? Всего-то раз в жизни так нажрался, а вот сейчас будто снова.

— Ты что, не притворялся, гад? — спросил Хаттусили каким-то сердитым тоном.

— Горшок к нему поближе пододвинь, — насмешливый голос Аллавани.

— Тати, хватит спать, побежали играть! — колокольчиком звенит голосок Аннити.

— Тати, ты сделаешь мне лошадку с белой гривой? — будто котёнок барса мурлычет прямо в ухо пригревшаяся на груди Карди.

— Сделаю, сердечко моё.

— Только с белой. У Нару такой нет.

— Сделаю. Только слезь, доча, с меня. Дышать как-то тяжело. Тяжело...

Вот и ветер подул и лица рассыпались, будто из пепла сделанные.

А тяжесть не убавилась.

Он в изнеможении закрыл глаза.

— Что с ним?

— Да вроде дышит.

Хастияр с трудом разлепил веки. Над ним стоял Атанору и один из царских слуг. Хетту поплескали на лицо воды.

— Что... со мной?

— Да вроде как чувств лишился, — сказал Атанору, — так ведь и просидел тут до самого вечера.

— До вечера?

Он раскрыл глаза пошире, отчаянно моргая. Так и есть. Сумерки уже.

— Простите... Что-то нашло такое...

— Не на тебя одного. Люди и так еле на ногах стоят, а тут вот...

Он не договорил.

— Что с Рутой?

— Лежит.

— Одна?

— Ты чего? Кто её одну сейчас оставит.

— Верно... — прошептал Хастияр, — нельзя одну. Пойду к ней.

— Не ходи, — посоветовал Атанору, — с ней женщины. Так лучше.

Хастияр медленно кивнул. Атанору протянул ему руку, помог встать. Поднявшись, Хастияр покачнулся, его удержал на ногах царский слуга.

— А что с Алаксанду?

Атанору не ответил. Отвёл взгляд.

Они долго молчали. Хастияр медленно осматривался по сторонам. Наконец, сказал:

— Я убил его?

— На всё воля богов, — ответил Атанору.

Он не стал переспрашивать, кого имел в виду Хастияр. И так понятно.

— Если направлял твою руку Апаллиуна...

— А видит ли нас сейчас Защитник Трои? — перебил советника хетт, — где его защита?

— Не богохульствуй, Хастияр, — устало сказал троянец.

Они снова надолго замолчали. Но не расходились, будто оба не считали разговор законченным, и мучительно подбирали слова.

— Идти надо, — сказал Хастияр.

— Куда пойдёшь?

Он мотнул головой в сторону ворот.

— Туда.

— С ума сошёл?

Хетт снова помотал головой.

— Надо вернуть Хеттору. И Палхивассену. Я пойду.

— Да ты совсем, парень, тронулся.

— А что мне здесь сидеть? — окрысился Хастияр.

— Убьют тебя. Никого не вернёшь и сам сгинешь.

Хастияр некоторое время молчал. На языке вертелось: «Да наплевать», но он так этого и не сказал.

— Пойду, — упрямо нагнул голову, — открой ворота, Атанору.

Советник приама долго молчал, пристально, оценивающе разглядывал хетта. А потом неожиданно сказал:

— Иди.

Хастияр кивнул и вопросительно взглянул на воинов, стоявших на страже и слушавших разговор с изумлёнными лицами.

— Оружие возьми хоть какое, — посоветовал Атанору.

— Незачем, — отмахнулся Хастияр и сказал воинам, — выпускайте, парни.

Те посмотрели на советника. Он