— А что?

— Вот те и што! Там я видел — не скажу што.

— И я пойду, — сказал Женя.

— Сказано тебе — не ходи!

И Васька рванул шестилетнего мальчика за рукав.

— Заворачивай назад. Тебе нельзя смотреть.

— А чего там?

— Там? Не скажу!

Васька крепко вцепился в руку Жени и направлял его к дому.

— Ну, хоть скажи, на какую букву там?

— На букву, — заколебался Васька, которому тоже было не больше лет девяти. — На букву «мама», — выпалил он.

И оба замерли друг против друга.

Неизвестно, смогли ли бы дотащить до дому после этих слов Васьки Женю, но выскочила тетя Дуня с помидорным лицом.

Она, запыхавшись, догнала Женю и на руках дотащила его до дома. Когда она проносила воротами, то Жене сквозь слезы показалось, что собака Курса тоже немного плачет и с ожиданием взирает на ворота.

— Где мама? — спрашивал Женя.

— Ее увели, — разъяснила тетка, — взяли в плен красные.

— Какие, какие кра-кра-сные? — всхлипывал сдерживая себя, и спрашивал мальчик.

— Одним словом, красные, жиды, — пояснила тетка.

— Врешь, жиды бывают черные, — возразил мальчик.

И тетка Дуня в его глазах, наполненных слезами, расползалась в широкую каменную стену, которую трудно пробить.

Женя отошел от тетки. Опять уперся теплым височком своим в окно и смотрел, как проезжали верховые с пиками и винтовками.

А мамы не было…

* * *

Вечером, когда тетя Дуня укладывала Женю спать, она опять шушукала ему в оба уха:

— Смотри, сиротка, с Васькой, сапожниковским сыном, не водись, не разговаривай с ним: он красный.

— А мама?

— Вот когда прогонят красных — будет и мама.

И опять злые слова говорила про красных, будто бы палками била по темени.

Чтобы не было так больно голове от палочных слов, Женя укутался одеялом и притворился спящим.

* * *

А утром пробрался к нему в комнату Васька.

— Пойдем!

— А что?

— А то — тебя тетка эксплуатирует.

— Ну да… — ответил Женя на непонятные ему слова, чтобы не уронить своего достоинства.

— Так вот, значит, бежим на митинг. Там всем объявляют свободу. И сколько тебе лет ни на есть, все равно — свободен.

— А собака?

— Тоже.

— Значит, Курса уже не на цепи?

— Нет, на цепи, но мы сейчас с нее эти кандалы долой. Понимаешь, мы с тобой теперь красные.

— Ага, — подтвердил Женя.

Быстро спрыгнул с постели. Оделся и побежал с Васькой освобождать Курса. Сначала Курса рычал, а потом, когда толстая веревка, которой кончалась цепь, была обрезана, Курса выскочил за ворота и, как волк, дико озираясь, побежал вдоль улицы и скрылся за поворотом.

За ним бежали Васька и Женя.

— Ты только помалкивай, — говорил, задыхаясь, Васька. — Мамку-то твою повесили казаки: она тоже была красная.

— А ты видел? — спросил Женя и вдруг остановился как вкопанный.

— Ну да. На площади. Белые перекладину поставили, и там я видел маменьку твою. Висела и без башмаков… только в чулках.

Постояв в раздумье, Женя рванулся и побежал на площадь, где, как змея, изогнувшаяся в злобе двумя углами, стояла висельная перекладина. Пустая и страшная.

Васька подумал, подумал и побежал на митинг.

* * *

Женя не ночевал дома одну ночь и другую.

За базаром, где стояли угрюмые купеческие дома, там расположились красноармейцы. И там От них слушал Женя объяснения, кто такие красные и кто белые. И за что белые вешают. Васька его завел туда и оставался с ним неразлучно.

На третий день к вечеру Васька, Женя и еще человек десять ребят, наслушавшись красноармейских рассказов, окружили дом, в котором жил Женя, и повели правильную осаду.

Тетка Дуня из окна кричала по адресу Жени:

— Ах ты, мотыжник этакий! Весь в мать пошел. Приди, приди домой-то. У меня жив не останешься.

— Сдавайся, выкидывай белый флаг! — кричали дети, осаждая дом.

— Я тебе кто, я тебе кто? — кричала тетка Дуня, когда камни градом летели во все окна со стороны осаждающих.

— Белогвардеец! — отвечал Женя и подбадривал своих приятелей, боясь попасться в руки тетки.

В городе никаких властей, кроме бригады красноармейцев, не было. Дети выбили все окна в доме. К десяти часам вечера тетка Дуня и жившая с нею женщина перелезли через задний забор и покинули дом.

Васька, Женя и все их приятели победоносно вошли в завоеванное.

Тут они устроили свой митинг.

Васька говорил:

— Женя!.. Ниче, что маменька твоя погибла. Может, ее твои же тетки предали. Пусть. Теперь этот дом наш.

Женя не плакал. Сухими блестящими глазами смотрел он на своих товарищей, на разбитые часы в столовой, на опрокинутые стулья, на разбитую посуду. От голода, от волнений Жене показалось, что весь этот разбитый дом со всеми мальчишками плывет, плывет куда-то в неизвестное, в небывалое. И не дом это вовсе, а корабль, и мальчишки — юнги на корабле. И все они в голубом, в голубом. А впереди всех его мама — это она зовет, манит всех за собой в далекое, в небывалое.

Долго Женю его приятели отпаивали и отмачивали холодной водой.

Утром проходили мимо дома два красноармейца. Зашли. Поздравляли детей с победой над белогвардейцами.

— А мама теперь будет? — спросил Женя робко одного красноармейца.

— Нет, не будет. Мы ее похоронили с музыкой и красными знаменами.

Днем дети стали разбредаться из дома. Остались только Васька, Женя да еще один кривоногий, сирота, которого звали Калач-безродный.

Они крепко засели в доме.

А когда пришли исполкомы, отделы собесов, наробразы, подотделы охран и соцвосы, кто-то обратил внимание на детей, завладевших домом. Их оттуда не выгнали. К ним стали поселять еще и еще детей и на воротах прибили вывеску:

Детдом «Первая звездочка».

Свинья и Петька

Посвящается дочери моей Наташе

Свинья, как известно, живет по-свински, то есть не ведет ни с кем классовой борьбы, не участвует в войнах, не хрюкает в парламентах и любит больше навоз, чем золото.

Навоз для свиньи — совершенство, соль жизни и нежнейшая услада. Влечение к навозу заставляет свинью повергнуть в забвение преданность человеку — хозяину.

Свинья — животное интернациональное, а посему не знающее границ.

Однажды это ожиревшее созданье, тыкаясь своим «пятачком» в различных направлениях, учуяло навоз. Учуяло и направилось, переваливаясь с боку на бок и помахивая хвостиком, к тому месту, откуда слышала «дух».

А навоз-то находился по ту сторону польско-русского фронта.

Хрюкнув презрительно по адресу человеческих условностей, свинья, блестя на солнце жирной шерстью, перевалила линию фронта.

У свиньи был, разумеется, хозяин — мужичок. У хозяина был сын, мальчишка