своей школе и на собраниях крестьян, был Л. Толстой и его учение; потом, когда приехали из губернского города агитаторы, учитель Крутогоров самой правильной находил партию социалистов-революционеров.

А по утрам в школе учитель Крутогоров рассказывал мальчишкам про Л. Толстого.

Однажды какой-то рыжий всклокоченный мальчик с красным веснушчатым лицом спросил учителя:

— А мой тятька на войне убит. На том свете будет ему награда?

Учитель Крутогоров немного замялся.

— За что? — спросил он.

— За то, что мой тятька защищал родину и взял в плен один пулемет и десять австрияков.

На это учитель Крутогоров ответил:

— Война — это убийство, а человек человека не должен убивать.

— Значит, бог накажет немцев?

— Немцев? За что?

— За убийство тятьки.

— Да ведь и тятька твой убивал!

— Так, значит, и его бог накажет?

— Нет… Ну, как бы тебе это сказать… Бог вообще никого не накажет, потому что они сами на войну не шли, их послали злые люди… Цари разные.

— А-а-а, «цари», — тянул сбитый с толку мальчик и садился на место. А между тем сам про себя думал: «Ишь ты как: «цари», а ведь сам учитель говорил нам, что землю родную надо защищать, что убитые на войне идут прямо в рай, а теперь вдруг «цари»…»

Невзлюбил с тех пор рыжий скептик своего учителя, а учитель Крутогоров продолжал объяснять мальчишкам про Толстого.

Прошло немного времени, и учитель Крутогоров был выбран в уездный Совет крестьянских депутатов. В это время вышла ссора у учителя Крутогорова с попом. Батюшка был беспартийный, и по вопросу о земле он однажды выступил на Совете и сказал:

— Земля божья — это правда, поэтому только те могут землей распорядиться, коим господь бог дал разум и добрую волю, то есть наши ученейшие люди, профессор Шингарев например, и другие, которые ходят не во тьме, а в свете!..

Кончил речь поп, и крестьяне-депутаты смотрели на него хмуро, не проронив ни одного слова.

Встал учитель Крутогоров. Он редко говорил, а потому волновался. Опираясь на стол своими толстыми руками, учитель проговорил:

— Товарищи крестьяне, этот пастырь, который говорил здесь, есть наемник, а не пастырь. Христос сказал: «Пастырь добрый полагает душу свою за овцы своя, а наемник бежит и не радеет об овцах». Этот пастырь не радеет о вас, он бежит от вас, он, жалкий, мысленно устремляется к богатому столу собирать крохи, те крохи, которые падают с барского стола от расклеванного коршунами капитала человеческого тела!

Поп крикнул с места:

— Долой, смутьян, погромщик! Вон!

Учитель Крутогоров, который раньше знал этого «батюшку» по разным вечерним застольным беседам, совершенно обалдел и смотрел мутными глазами на крестьян, которые все повскакали с мест, крича:

— Просим, просим, говори, Иван Фомич. — Так звали Крутогорова. — Выбросить за волосы наемника и фарисея!

Поп, бледный, махал руками на Крутогорова и тыкал указательным пальцем себе на крест. Толпа шумела, председатель стучал для водворения порядка палкой по столу, а учитель Крутогоров стоял и удивлялся на бешенство крестьянского «батюшки».

С тех пор они не разговаривали друг с другом. Учитель Крутогоров при встречах испытывал неловкость и краснел, а поп сочинял всем про Крутогорова, что будто он живет с женою псаломщика и ворует церковных кур и цыплят.

Пришла в село Лапинское телеграмма, что наша армия двинулась в наступление. Как-то утром эту телеграмму учитель Крутогоров стал читать своим школьникам:

— Вот, детки, скоро война кончится — наши разбили немцев окончательно.

Вдруг вырастает среди детских голов рыжая всклокоченная копна скептика, который говорит:

— Ведь вы сказывали, Иван Фомич, что убивать нельзя и что на войну посылает царь, — ведь царя теперь нет.

— Теперь мы защищаем землю сознательно, нашу родную землю.

— А царь-то чью же землю защищал?

— Царь защищал интересы богатых.

— А ведь тогда, при царе, на нас напали сами немцы, — тоненьким голоском пропищал какой-то шустрый мальчик с первой парты.

— Видишь ли, это немецкий царь так сделал, — отвечал учитель.

— Это-то немецкий царь давно сделал. А теперь нешто он сам на нас пошел? — допытывался рыжий.

— Нет, теперь наши народные люди, социалисты; сами не хотят, чтобы наш народ был покорен Вильгельмом.

— Стало быть, сами наши солдаты пожелали супротив немцев выступать?

— Ну да, да, они, именно они, — утверждал Крутогоров, а густая краска быстро-быстро залила все его лицо до самых ресниц, даже в глазах помутилось так, что рыжий допросчик показался маленьким-маленьким и далеким, очень далеким от учителя, как точка.

II

Учитель Крутогоров много и долго говорил на уездном Совете в защиту наступления. Крестьянам особенно нравились его слова: «Нашу землю немец отнимает от нас. Кашу волю Вильгельм возьмет к себе в карман и задушит там ее своим императорским кулаком. Товарищи, не отдадим нашей земли, умрем за нашу волю».

Учитель Крутогоров сам растрогался от такой речи.

Крестьяне аплодировали ему. Сердце крестьян горело надеждой на скорый мир.

После учителя вышел перед собранием снова поп. Он тряхнул гладко расчесанными длинными волосами, сжал в правой руке крест, который висел на его здоровой деревенской груди, и начал говорить почти нараспев:

— Бра-атье, честные бра-атье, сам дух святой говорил сейчас устами нашего правдивого учителя Крутогорова…

И продолжал в том духе, в каком говорил Крутогоров: воспевал наступление и битвы с врагами, хвалил нашу артиллерию и остроту наших штыков. Русских солдат называл львами, а немецких — шакалами.

Можно было подумать, что это говорит какой-нибудь бравый гвардии штабс-капитан.

С этого началась снова дружба попа с учителем.

Опять жизнь на минуту как будто забежала в старую норку. Опять интерес к телеграммам с фронта. Опять вычисления и споры о том, сколько взято у неприятеля орудий, пленных и на сколько верст «отогнали немца».

Но жизнь в эту норку спряталась ненадолго.

III

Сначала целые полки на фронте шарахнулись в тыл, потом загремели пулеметы в далеком Питере против Керенского, потом в уездном городе был арестован земельный комитет. И наконец, на сходке выступил один солдат, молодой, рябой, остроносый, с отчаянными глазами, который говорил так:

— Товарищи, я, к примеру, из Петербурга приехал. Товарищи, могу али нет свое слово сказать?

— Говори!.. Вали!.. Тише, ребята!.. — гудела толпа.

— Товарищи, не убоимся никого. Откуда опять же взялся такой Керенский? Товарищи, довольно кровопивцев. Много мы своей кровушкой землю покрыли. Товарищи, нешто можно шить без иглы, али пахать без сохи, али рубить без топора? Ну, так вот, значит, и воевать нельзя, коли, стало, хлеба нет и солдаты в окопах не хотят сидеть.

— Вестимо, правильно, — гудел народ.

И вот когда после такой речи заговорил Крутогоров, мужики взревели:

— Долой его! Ступай окопы рыть! Вон!..

Бледный,