эти края, то принялся за поиски решения, снова и снова повторяя про себя описание перечисленных вами знаков. Сначала появился символ, который мы договорились называть Войском; несколько сомкнутых рядов кремневых наконечников, указывающих в одну сторону. Затем линии, похожие на спицы колеса, сходящиеся к фигуре в виде Чаши, потом треугольник или Пирамида и, наконец, Полумесяц. Признаюсь, я исчерпал ресурсы воображения, пытаясь раскрыть эту тайну, и, как вы понимаете, проблема была с двойным, а точнее с тройным дном. Ибо я должен был не просто спросить себя, что означают эти символы, но также кто мог их придумать и воплотить в жизнь. И опять же, кто способен, обладая столь ценными вещами и зная эту ценность, вышвырнуть их на обочину подобным образом? Такой ход мыслей навел меня на предположение, что человек или люди, о которых идет речь, не ведали ценности уникальных кремневых наконечников для стрел, и все же это не слишком помогло, ибо даже хорошо образованная персона легко могла бы оказаться невеждой в подобном вопросе. Затем возникло осложнение в виде ока на стене, и вы помните, что мы не могли избежать вывода о том, что в обоих случаях действовала одна и та же воля. Необычное расположение этих глаз на стене заставило меня поинтересоваться, не живет ли где-нибудь по соседству карлик, но я обнаружил, что его нет, и я знал, что дети, которые проходят мимо каждый день, не имеют никакого отношения к рисунку. И все же я был убежден, что тот, кто нарисовал глаза, должен быть ростом от трех с половиной до четырех футов, поскольку, как я уже объяснял ранее, любой, кто рисует на перпендикулярной поверхности, инстинктивно выбирает место примерно на уровне собственного лица. С другой стороны, возник вопрос о своеобычном разрезе глаз; ярко выраженный монгольский прищур, о котором английский сельский житель не мог иметь ни малейшего представления, и в качестве последней причины путаницы – очевидный факт, что рисовальщик или рисовальщики должны были видеть в практически полной темноте. Как вы верно заметили, человек, проведший много лет в чрезвычайно темной камере или подземелье, мог бы приобрести эту способность; но где в Европе со времен Эдмона Дантеса можно отыскать подобную тюрьму? Моряк, который на протяжении длительного времени был замурован в некоем ужасном китайском «каменном мешке», казался подходящей кандидатурой, и существовала небольшая вероятность – то есть мое допущение не было совершенно немыслимым, – что матрос или какой-нибудь корабельный труженик мог оказаться карликом. Но откуда у воображаемого моряка доисторические наконечники для стрел? И даже если он их где-то раздобыл, то каков смысл и цель таинственных знаков из кремней и миндалевидных глаз? Ваша теория о предполагаемом ограблении со взломом показалась мне почти с самого начала совершенно несостоятельной, и, признаюсь, у меня не было ни единой рабочей гипотезы. Простая случайность навела меня на след; мы прошли мимо бедняги Тревора, и ваше упоминание его имени и исчезновения дочери напомнило мне историю, которую я забыл или оставил без внимания. Итак, решил я, вот еще одна проблема, правда, неинтересная сама по себе; но что, если она окажется связанной со всеми мучающими меня загадками? Я заперся в своей комнате, постарался выбросить из головы все предубеждения и начал de novo[170], предположив теоретически, что исчезновение Энни Тревор каким-то образом связано со знаками из кремней и глазами на стене. Эта гипотеза оказалась не слишком полезной, и я был готов в отчаянии капитулировать, когда меня осенило: я подумал о возможном значении Чаши. Как вы знаете, в Суррее есть «Чаша дьявола», и я предположил, что в здешних краях может найтись что-то похожее. Соединив две крайности, я решил поискать Чашу рядом с тропинкой, по которой ушла пропавшая девушка, – и вы знаете, что я нашел. Я истолковал знаки сообразно обнаруженным фактам и прочитал, начиная с первого – то есть Войска, – следующим образом: «Через две недели (их обозначал Полумесяц) у Чаши состоится собрание, цель которого – узреть или построить Пирамиду». Очи, которые кто-то рисовал один за другим, день за днем, явно отсчитывали сутки, и я знал, что их будет не больше четырнадцати. Пока что все было довольно просто; я не стал утруждать себя выяснением характера предстоящего собрания или того, кто именно намеревался сойтись в самом уединенном и наводящем ужас месте среди этих безлюдных холмов. В Ирландии, Китае или на западе Америки на подобный вопрос нетрудно ответить; совещание недовольных властью, заседание тайного общества; скопище линчевателей, созванных для отчета: проще простого; однако в тихом уголке Англии, населенном тихими людьми, подобные предположения выглядели совершенно неуместными. Так или иначе, я знал, что у меня будет возможность увидеть собрание воочию и понаблюдать за ним, и не хотел усложнять себе жизнь безнадежными изысканиями; вместо рассуждений в ход пошли неудержимые фантазии. Мне вспомнилось, что люди говорили об исчезновении Энни Тревор: «ее забрали фейри». Говорю вам, Воан, я такой же здравомыслящий человек, как и вы; смею надеяться, мой мозг – не просто пустое место, способное вместить любой невероятный вымысел, и я изо всех сил старался выкинуть это измышление из головы. Но вспомнил про старое название фейри, «малый народец», и весьма достоверную теорию о том, что они представляют собой потомков доисторических туранских обитателей Британии, которые были пещерными жителями; вот тогда-то я и осознал с потрясением, что разыскиваю существо ниже четырех футов ростом, привыкшее жить в темноте, владеющее каменными инструментами и обладающее монгольскими чертами лица! Воан, мне было бы стыдно намекать вам на фантастические вещи, если бы не то, что вы сами видели прошлой ночью, и должен признаться, что мог бы усомниться в собственных воспоминаниях, если бы ваши их не подтверждали. Но мы с вами не можем смотреть друг другу в глаза и притворяться, что ничего не было; вы лежали на дерне рядом со мной, я чувствовал, как вы съежились и трепетали, я видел выражение вашего лица в свете пламени. И поэтому без всякого стыда рассказываю, что было у меня на уме прошлой ночью, пока мы шли через лес, взбирались на холм и прятались за камнем.

Одна достаточно очевидная вещь озадачивала меня до последнего. Я рассказывал вам, как истолковал символ Пирамиды; собрание должно было ее узреть, но истинное значение рисунка все время ускользало. Давным-давно известное, пусть и ложное объяснение, связывающее пирамиду со словом πυρ, огонь[171], должно было навести меня на определенные мысли, но этого не произошло.

Кажется, мало что осталось вам поведать.