— Вроде, как они.

— С нашим орлом.

— Из огня выхватил.

Спустя полчаса, уже засветло вернулся Баллюзен. Весь в ссадинах, кровоподтёках и ожогах. Он тоже принёс кипу бумаг.

— Других не нашёл, — выдохнул гвардии капитан и опустился на землю. Ноги дрожали, в глазах стоял огонь. — Письма Игнатьева в Пекин. — Он принялся, было, просматривать их, но Шарпанов деликатно кашлянул в кулак.

— Попозжа успеем, ваше благородие. Сматываться надо.

— И то верно, — засобирался Баллюзен и скомандовал Курихину: — Подъём.

Глава VIII

— Ну вот, — обрадовался Николай, принимая от Баллюзена свёрток со своими письмами и дипломатическим архивом. — Отныне нашей репутации ничто не угрожает.

— Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек! — слегка ёрничая, пробормотал Вульф и щёлкнул сейфовым замком, пряча архив.

Так было, так будет.

Через два часа личный состав посольства, был выстроен во дворе кумирни. Сверкающий серебром эполет Игнатьев громогласно поблагодарил гвардии капитана конной артиллерии Баллюзена, унтер-офицера Шарпанова и унтер-офицера Курихина за проявленные ими героизм и мужество во время выполнения особого задания. При этом он добавил.

— Я не ошибся в вас и горжусь, что мне выпала честь служить вместе с вами Царю и Отечеству! Я не оговорился, когда упомянул звание казака Курихина: я издал приказ о присвоении ему унтер-офицерского звания с увеличением должностного жалованья. Мало того, и гвардии капитан Баллюзен, и отличившиеся унтер-офицеры, представлены мною к боевым наградам. Надеюсь, что по возвращении в Россию вы эти награды получите. Благодарю за службу!

На вечер запланировали праздничный ужин.

— Можно с вином, — поощрительно распорядился Игнатьев. — По бутылке на двоих, кроме караульных.

Перед обедом он не удержался и перечитал свои письма в Верховный Совет Китая. Многие фразы в его посланиях были отмечены красными кружками. Татаринов сказал, что таким образом китайцы отмечают наиболее удачные места в экзаменационных сочинениях.

— У китайцев, вообще, есть чему поучиться, — добавил драгоман. — Есть что перенять.

— Что именно? — протирая очки, исподлобья глянул Вульф.

— Хотя бы целостность мышления, — ответил Татаринов. — К сожалению, нужно признать, что сознание у большинства европейцев разорвано.

— Стремятся к миру и воюют, — поддержал драгомана Игнатьев. — Что-что, а двоедушие Европы потрясающе. Говорят о гуманизме и торгуют опиумом.

— Домогаясь своего приоритета в мире, Европа не понимает, что любое домогательство это всегда насилие над собой: хотеть чего-то, значит, заставлять себя. — Татаринов продолжил свою мысль. — Китайцы учат внутренней свободе. Они учатся жить так, как смотрят в воду.

— Это как же? — близоруко сощурился Вульф.

— Очень просто. Когда мы смотрим в воду, мы сначала различаем дно, а уж затем — своё отражение. Совсем не так, когда мы смотрим в зеркало.

— В зеркало мы видим себя, — сказал Игнатьев.

— В том-то и дело. Отсюда европейский эгоизм.

— Понятно, — продолжая щуриться и протирать очки, задумчиво сказал Вульф. — Европа смотрит на мир, а видит себя.

Говорить с драгоманом было всегда интересно и, возможно, разговор бы продлился, но в комнату заглянул камердинер Скачков и сообщил, что прибыл нарочный. От англичан.

Игнатьев посмотрел на Вульфа, и тот поднялся из-за стола. Вернулся с запиской.

— Легки на помине.

Лорд Эльджин спешил известить Игнатьева о том, что «незаменимый Парис» и некоторые другие лица будут вскоре выданы китайской стороной и, что, таким образом, он надеется «увидеть Игнатьева в Пекине и воспользоваться приглашением на обед в русском подворье».

«Радуется награбленному в Хайдэне», — уловил нотки триумфа в записке англичанина Игнатьев и придвинул к себе чернильницу. В своём письменном ответе он поздравил лорда Эльджина со столь «замечательным результатом двухдневного движения войск» и просил передать господину Локy и господину Парису своё сочувствие и радость по случаю их освобождения. Лока он нарочно поставил на первое место, поскольку тот никогда не проявлял враждебности к России.

Вульф молча выслушал прочитанное вслух ответное послание и лишь согласно кивнул головой: блажен, кто не способен презирать людей, да и вообще, что толку от дождя, когда жито горит? Союзники успешно продвигались к своей цели.

Казаки, не дожидаясь ужина и пользуясь всеобщим благодушием, особенно со стороны начальства, вскладчину обмывали "офицерство" Антипа Курихина. Куда-то сбегали, чего-то принесли. Расставили посуду.

Антип кусал усы. Переживал.

— Ты четверть-то спрячь, не свети, — шикнул на Савельева хорунжий. — Радость, она тайну любит.

Бутыль с самогоном оказалась под столом.

— Везучий ты, Антип, — сграбастав свой стакан с китайской "ханкой", поднялся над застольем Чурилин и предложил выпить "без шума".

— Горшок в детстве вылизывал, — толкнул Курихина сидевший рядом с ним Шарпанов, и все захохотали.

— С Богом!

— У-у-у! — замотал головой Антип, не в силах перевести дух от жгучей сивухи, — лядское варево! — Он согнулся в поясе, ещё раз с шумом выдохнул, и на его глазах выступили слёзы. — Зар-раза! — Он постучал кулаком по груди, откашлялся и понюхал хлебную горбушку. — Хар-р-рашо...

Все дружно принялись закусывать. Хренком, вяленой рыбой, крупно нарезанным луком.

Курихин быстро захмелел и теперь живо рассказывал о своём "геройстве": «Слышу, вроде как порося хрындучит или собака перхает оглодком. Што, думаю, за грызь такая? А эфто, значица, хранцуз, тоже тудыть, и на мине… Ну, я ево хлобысть, и дым винтом!..

Казаки менуетов не вальсуют».

Савельев разлил «по второй».

— Ежели чиво, то чиво, ежлив ничево, то ничево, а доведись такое дело, во тя и христосуйся! — многозначительно пробубнил он в бороду и закусил хмельное зелье красным стручковым перцем — любил его сызмалу.

— Ежелить, конешно, шта и говорить, — в тон ему отозвался Стрижеусов, и на его груди качнулись два солдатских «Георгия». — Служба наша не из лёгких.

Выпили за службу.

— А богдыхан хитрой! — сверкнул глазами Шарпанов. — Брательника вместо себя науськал, а сам сбёг.

— Энти себя уважают, — дёрнул бороду Савельев.

— С "Цыськой" убёг-то? — навалился на стол Бутромеев.

— А то, — важно протянул Курихин. — Богдыхан без своей бабы никуда.

— Ладныть с имя, — отмахнулся Стрижеусов. — Ты лутшее про дворец сказывай.

— А я видел? — отозвался на его вопрос Антип. — Пылюку по сусекам грёб, во флигере копался.

— Экай ты, мозгаль! — с упрёком глянул на него Стрижеусов. — Ты, Антип,