Бои третьего Фландрского сражения имели тот же отпечаток планомерности, как бои второго периода и как бои под Верденом: ограничение глубины прорыва для уклонения от наших контратак и для рассеяния их массовым артиллерийским огнем. После каждого боя, прибыв в штаб фронта или по телефону, я обсуждал с генералом фон Кулем или с полковником фон Лосбергом тактические выводы, которые следовало бы из него сделать. Теперь я опять отправился во Фландрию, чтобы обсудить эти вопросы с офицерами, непосредственными участниками боев. В каком-то направлении наша оборонительная тактика должна была быть изменена. Мы все это чувствовали, но было бесконечно трудно найти правильный путь. Те предложения, которые мне были сделаны участниками боев, преимущественно склонялись в сторону нашей прежней тактики. Они сводились к некоторому, впрочем, незначительному усилению нашей передовой линии и к отказу от контратаки активными дивизиями; последние должны были быть заменены местными контратаками. Эти контрудары должна была наносить дивизия, которая, образуя вторую волну, вплотную подходила к боевой части на широком фронте еще до начала неприятельского нападения. Этим путем достигалось сгущение и усиление боеспособности первой линии и еще большее углубление боевой части. Для верховного командования, в сущности, это означало, что позади каждой боевой дивизии передовой линии ему надлежало иметь вторую, что вызывало такие требования на войска, какие до сих пор еще не предъявлялись. Что обеспеченность обороны возрастет, если почти за каждой дивизией первой линии будет развернута вторая, это было арифметически ясно. Но столь же ясно было и другое заключение, что с этой целью многие участки фронта пришлось бы разредить много сильнее, чем раньше. Мне нужно было посмотреть, что можно было сделать. Я приветствовал введение тактических изменений, хотя в моем штабе высказывались возражения против отмены указаний для «оборонительного боя». Но я считал необходимым отдать преимущество боевому опыту.

Дальнейшее тактическое заключение, которое было сделано, состояло в признании важности земного артиллерийского наблюдения. Только с его помощью возможно было сметать наступающую и главным образом уже ворвавшуюся в нашу линию неприятельскую пехоту и быстро сосредоточивать массовый огонь на важнейших пунктах поля сражения.

О танках суждения были довольно спокойны, в них не усматривалось особой опасности. Я нарочно поставил вопрос о «танковой панике», но строевые офицеры не согласились с наличием таковой.

Само собой разумеется, что 4-я армия была, насколько возможно, богато снабжена артиллерией, боевыми припасами, летчиками и техническими средствами. Даже полковник фон Лосберг, который всегда проявлял большую жадность, на этот раз был доволен средствами своего фронта и мною. На Западном фронте на операции на востоке и в Италии смотрели очень озабоченно.

В начале октября вновь ожила артиллерийская деятельность, 2 и 3 октября ознаменовались сильными артиллерийскими боями. 4-го утром начался пехотный бой. Сражение было очень тяжелым, и удержаться удалось только с большими потерями. Выяснилось, что введенное после моей октябрьской поездки на фронт уплотнение передовой линии не оказалось подходящим лекарством. С этого момента я решил, никого не спрашивая, положиться только на собственное суждение и предложил 4-й армии немедленно образовать «передовое поле», т. е. создать узкую полосу между неприятельской передовой линией и линией подвижной обороны наших войск. При наступлении противник должен был проходить это передовое поле, что давало время артиллерии вцепиться в неприятеля, прежде чем он достигнет нашей главной оборонительной линии. Главные затруднения заключались в отступлении войск, занимавших передовое поле, во время неприятельской атаки и в навлечении артиллерийского огня на нашу оборонительную линию. Понятие «передовое поле» в дальнейшем получило различное, часто запутанное толкование. Но основная мысль была проста и ясна. 4-я армия вначале весьма сдержанно приступила к выполнению моего предложения образовать «передовое поле» и только постепенно пришла к сознанию его целесообразности.

Сверх того я беспрерывно настаивал на массовом применении артиллерии и на сильном сосредоточении огня.

9 и 12 октября опять имели место сильные бои. В общем, на этот раз фронт удержался лучше, чем 4-го числа, но местами неприятелю все же удалось значительно прорваться. Расход сил в большие боевые дни 4-го Фландрского сражения был весьма значителен, и на западе почувствовался недостаток в войсках. Обе взятые с востока дивизии, уже находившиеся на пути в Италию, были в дороге повернуты и отправлены во Фландрию. Эзельское предприятие по крайней мере было уже в ходу, но итальянское наступление не могло начаться раньше 22 октября. Неблагоприятные условия погоды заставили отложить его еще до 24-го. В эти дни кризис достиг кульминационного пункта.

III

С 22 октября начался пятый акт ужасной драмы во Фландрии. Против человеческих тел, которые влачили жалобное существование в глубоко затянувшихся илом воронках от снарядов, было брошено такое количество снарядов, о котором до войны человеческий ум не имел представления. Ужас верденского поля сражения был еще превзойден. Это была не жизнь, а сплошное неописуемое страдание. А из этой области ила и тины вылезали атакующие, медленно, но постоянно и всегда густыми массами. На передовом поле противник, попадая под град наших снарядов, часто рассеивался, и тогда одиночные люди, разбросанные в воронках, переводили дух. Массы вновь начинали надвигаться. Винтовки и пулеметы были загрязнены. Человек боролся с человеком, и масса, к сожалению, слишком часто одерживала успех.

То, что сделал, пережил и перестрадал германский солдат в течение Фландрской битвы, навсегда останется прочным памятником, который он сам себе воздвиг на вражеской почве.

Потери противника также были тяжелы. Когда весной 1918 года мы овладели полем сражения, перед нами открылась ужасная картина массы непохороненных трупов. Число их выражалось в тысячах. Две трети приходилось на противника, а одну треть образовали германские солдаты, которые нашли здесь геройскую смерть.

И все-таки надо сознаться: отдельные части войск уже не выдерживали так, как раньше, разлагающего действия оборонительного сражения.

26 и 30 октября и 6 и 10 ноября были труднейшими, боевыми днями. Противник, как разъяренный бык, бросался на железную стену, которая отделяла его от базы нашего подводного флота. Он обрушивал свою ярость на Гутгульстерский лес, на Пелькапеллэ, Пасшендалэ, Безелар, Гелувельд и на Зандвоорде, во многих местах ему удалось вклиниться в наш фронт. Временами казалось, что ему удастся обрушить стену, но она держалась, хотя и содрогалась до основания включительно. Впечатления, доходившие до меня, были крайне тяжелы. Тактически все было правильно, и передовое поле оказалось удачным