Я ни о чемъ не догадывался. Я присталъ въ отцу взять меня съ собою, чтобы повидаться съ матерью и сестрами.

— Нѣтъ, дитя мое, нельзя. Начальство не позволяетъ, отвѣтахъ онъ мнѣ по еврейски.

— Петровъ-же сказалъ, что можно?

— Онъ ошибся, дитя мое. Не правда-ли, Петровъ? Вѣдь начальство не позволяетъ ему домой идти? обратился отецъ къ длдькѣ..

— Боже упаси! И тебя и меня за это отшлёпаютъ.

— Не грусти, не унывай, сынъ мой! успокоилъ меня отецъ на прощаньи, горячо цѣлуя. — Все отъ Бога, его святая вола! Покоримся. На томъ свѣтѣ, онъ намъ за все воздастъ. Тамъ, ужь никто насъ больше не разлучитъ.

Отецъ далъ мнѣ нѣсколько серебрянныхъ мелкихъ монетъ и ушелъ, наказавъ припрятать эти деньги, и тѣ, которыя онъ обѣщался мнѣ еще принести на будущее время, и не тратить на пустяки.

Скоро послѣ этого, насъ троихъ: меня, Волфа и Лейбу отправили на воловьей фурѣ въ другой городъ. Насъ сопровождали два незнакомыхъ молодыхъ солдата. Когда меня усаживали на фуру, прибѣжалъ, запыхавшись, отецъ попрощаться. Онъ вручилъ мнѣ кожанный кошелекъ, звенѣвшій нѣсколькими рублями. Онъ долго о чемъ-то упрашивалъ сопровождавшихъ насъ солдатъ и что-то имъ далъ.

— Ерухимъ, сказалъ онъ на прощаньи глухимъ голосомъ: — помни Іегову, Господа Бога нашего. Не измѣняй вѣрѣ. Не то — я прокляну тебя, мать проклянетъ тебя, а Богъ накажетъ.

Со слезами на глазахъ, мы выѣхали изъ родного города. Было начало зимы. Мѣстами лежали цѣлыя кучи снѣга. Вѣтеръ дулъ холодный, рѣзкій. Я и Лейба скоро почувствовали сильный холодъ въ ногахъ и рукахъ. Солома и нѣсколько холстяныхъ онучь, какъ и суконныя рукавицы, не согрѣвали рукъ и ногъ. Волы еле передвигали ноги. Солдаты, съ ружьями на плечахъ шли пѣшкомъ. Мы пожаловались на холодъ.

— Стучи ногу объ ногу и руку объ руку! сурово посовѣтовалъ одинъ изъ солдатъ.

Мы стучали долго и усердно, но теплѣе не стало. Подъ ногтями рукъ и ногъ я почувствовалъ колючую нестерпимую боль. Я заплакалъ. Солдаты остановили фуру.

— Слѣзай, черти, да пѣшкомъ бѣгите, а то околѣете, какъ собаки, и за васъ еще отвѣчай.

Солдатъ схватилъ меня за воротъ и такъ рванулъ, что я кубаремъ скатился съ громоздкой фуры. Лейба выкарабкался самъ, а спавшій Волфъ, услышавъ мой плачъ, поспѣшилъ ко мнѣ на помощь. Онъ поднялъ меня и повлекъ за собою. Сначала я съ трудомъ передвигалъ ноги, такъ онѣ окоченѣли, но, мало по малу, къ нимъ возвратилась гибкость и я побѣжалъ вслѣдъ за вѣчно бодрымъ и рѣзвымъ Волфомъ. Мы часто останавливались на нѣсколько часовъ. Солдаты пронюхали, что у меня водятся деньги и заставляли всякій разъ покупать имъ водку. Эта солдаты были уже далеко не такъ добры, какъ наши прежніе дядьки. Они насъ часто били и безпрестанно ругали. Какъ только мы останавливались въ какой-нибудь деревнѣ, насъ помѣщали въ мужицкой грязной избѣ. Я первый забирался на темный, нажаренный подпечникъ и только тогда чувствовалъ себя хорошо.

Въ одной деревнѣ, какая-то добрая, молодая барыня задержала насъ часа на два, напоила чаемъ, накормила горячимъ и снабдила насъ цѣлой торбой вкусныхъ пирожковъ на дорогу. Но пирожки эти намъ не достались: солдаты въ одинъ присѣсть ихъ съѣли, на закуску послѣ выпитой ими на мои-же деньги водки.

Наконецъ мы пріѣхали въ какой-то городъ, гдѣ, по словамъ нашихъ солдатъ, мы должны были присоединиться въ цѣлой тртіи еврейскихъ рекрутъ-малолѣтокъ. Мы прибыли, помню, въ пятницу, предъ вечеромъ. Проѣзжая базарную площадь, мы были окружены десятками евреевъ и евреекъ. Всѣ въ одинъ голосъ просили нашихъ солдатъ отпустить насъ къ нимъ на субботу. Но солдаты ихъ ругали и отгоняли. Насъ привезли въ какому-то дому и сдали офицеру. Мы не успѣли еще хорошенько отогрѣться, какъ нагрянули евреи и начали упрашивать офицера отпустить насъ къ нимъ на постой. Офицеръ, записавши наши имена, и имена тѣхъ, которые насъ приглашали, разрѣшилъ намъ идти. Каждый изъ евреевъ выбиралъ себѣ маленькаго постояльца. Я попалъ къ какому-то бездѣтному старому мяснику. Никогда не забуду, какъ ходили и баловали меня цѣлый мѣсяцъ старикъ и его жена. Какіе это были добрые, сострадательные люди!

Все это время я былъ почти свободенъ отъ всякихъ служебныхъ обязанностей; только два раза въ день, утромъ и вечеромъ, я долженъ былъ явиться на городскую площадь на перекачку и какое-то ничтожное ученіе. Насъ заставляли шагать то вправо, то влѣво. Тутъ я увидѣлъ цѣлыя сотни такихъ же еврейскихъ мальчишекъ, какъ и я. Мнѣ сдѣлалось легче на душѣ. Со многими я познакомился и они часто приходили ко мнѣ поиграть, а Волфъ и Лейба торчали у меня по цѣлымъ днямъ. Гостепріимная моя хозяйка всѣхъ моихъ гостей кормила и поила до отвалу.

Когда вся партія малолѣтнихъ рекрутъ собралась, насъ всѣхъ отравили далеко, далеко. Насъ сопровождалъ офицеръ, докторъ и множество солдатъ съ ружьями. Всѣхъ усадили на телеги, и въ одно очень холодное утро, мы тронулись въ путь. Изъ города провожали и напутствовали насъ десятки евреевъ и евреекъ. Не смотря на моровъ и мятель, ни я, ни мои товарищи не чувствовали особеннаго холода. Евреи снабдили всѣхъ насъ толстыми шерстяными чулками. На фурахъ, между нашими узлами, лежали цѣлые мѣшки съ съѣстными припасами, принесенными еврейками для насъ въ дорогу. Евреи, кронѣ этого, подарили каждому изъ насъ по нѣскольку серебрянныхъ монетъ. Прощаясь съ нами у заставы, всякій изъ провожавшихъ насъ евреевъ пѣлъ одну и туже пѣсню.

— Не забывайте, дѣти, вѣры нашей. Исполняйте всѣ наши обряды, насколько это вамъ будетъ возможно — и Богъ не оставитъ васъ.

Мы медленно подвигались впередъ. На душѣ было грустно, тоскливо. Офицеръ былъ злой, грубый человѣкъ. За малѣйшую оплошность онъ билъ кулаками куда попало или стегалъ цѣломъ пукомъ колючихъ розогъ. Не проходило часу, чтобы не слышались вопли кого-нибудь изъ насъ. Мы дрожали одного его взгляда. Чаще всѣхъ доставалось бѣдному, неукротимому Волфу. Онъ долго куражился, но, наконецъ, поддался и присмирѣлъ.

— Ерухимъ, сказалъ онъ мнѣ однажды шопотомъ: — знаешь, вѣдь въ талмудъ-торѣ гораздо лучше было, чѣмъ теперь?

— А что?

— Тамъ не били такъ больно и такъ часто, какъ тутъ.

— Берегись, не шали и слушайся, усовѣщивалъ я его.

— Знаешь что, Ерухимъ? Убѣжимъ.

— Что ты? Какъ можно?!

— А что? Мы убѣжимъ къ евреямъ, насъ и спрячутъ.

— Не хочу и слышать. Я боюсь розогъ.

— Дуракъ! Ну, оставайся. Я и самъ убѣгу.

И точно, въ первомъ городѣ, гдѣ мы остановились для дневки, Волфъ