— Развѣ онъ не ушелъ съ полкомъ?

— Куда ему идти? спину такъ вздуло, что хоть въ гробь ложись. Жисть-то наша солдатская! Охъ!

— Чѣмъ-же онъ боленъ? продолжалъ я допрашивать, не совсѣмъ понявъ лазаретнаго служителя.

— Да нешто не поняли? Влѣпили ему сотни три горячихъ.

Сердце мое сжалось отъ боли. Это, вѣроятно, изъ-за моей жалобы, сказалъ я самому себѣ и поспѣшилъ вмѣстѣ съ сторожемъ въ лазаретъ. Безъ особеннаго труда я добился свиданія съ невиннымъ страдальцемъ.

Никогда я не забуду тяжелаго впечатлѣнія, произведеннаго на меня больнымъ и его обстановкой. Палата, гдѣ онъ лежалъ, была свѣтлая, чистая, просторная; въ ней стояло нѣсколько кроватей, и на каждой стонали и охали на различные лады и тоны. Въ комнатной атмосферѣ носился какой-то острый, непріятный запахъ. Больной, къ которому я пришелъ, лежалъ скорчившись, ничкомъ, безъ движенія. Казалось, онъ спалъ глубокимъ сномъ. Сторожъ слегка тронулъ его за локоть. Больной, глубоко застонавъ, медленно повернулъ къ намъ голову и раскрылъ глаза.

— Вставай, пробормоталъ сторожъ — къ тебѣ пришли.

Больной вопросительно посмотрѣлъ на меня мутными, воспаленными глазами.

— Ты присылалъ во мнѣ? спросилъ я солдата.

— Охъ, пришлите мнѣ что-нибудь поѣсть. Мнѣ чаю хочется. Будьте милосерды!

Я обѣщалъ все исполнить.

— Чѣмъ ты боленъ?

— Боже мой! Палки, палки!.. А я ни въ чемъ не виноватъ! Больной зарыдалъ какъ ребенокъ, захлебываясь.

— Прости, мой другъ. Я, быть можетъ, причиною твоего страданія… началъ я оправдываться.

— Чѣмъ-же вы виноваты? Мнѣ такъ суждено… Богъ такъ хочеть. Но когда-же они меня добьютъ? Ахъ, еслибы уже хоть скорѣе! Выздоровѣюь— опять иди, опять розги, опять палки. Когда-же конецъ, Боже мой?

Эта задушевная жалоба, этотъ болѣзненный голосъ тронули меня до того, что я не могъ дольше оставаться. Я, тутъ-же условился съ старшимъ и младшимъ фельдшерами относительно ухода за больнымъ, снабдилъ его нужными деньгами, обѣщался раза два въ недѣлю посѣщать его, а по выздоровленіи поискать средства избавить его отъ дальнѣйшаго похода. Съ твердымъ намѣреніемъ исполнить обѣщаніе, я распрощался съ больнымъ.

Черезъ нѣсколько дней, я завернулъ опять въ лазаретъ. Больной поправился уже нѣсколько. Въ первый разъ я имѣлъ случай увидѣть страдальца, какъ говорится, цѣликомъ. Это былъ человѣкъ еще молодой, судя по его свѣтлорусымъ, выстриженнымъ подъ гребенку волосамъ и по голубымъ, добрымъ и мягкимъ глазамъ. Ни одного сѣдаго волоска въ головѣ и тощихъ, коротенькихъ усахъ. Но блѣдное, желтое лицо его было изборождено сотнями морщинъ по всѣмъ направленіямъ, особенно окрестности главъ и невысокій, узкій лобъ. Росту онъ былъ средняго, но согнувшійся, сгорбившійся станъ скрадывалъ росту на нѣсколько вершковъ. Одѣтъ онъ былъ по больничному.

Я поздоровался съ нимъ и подалъ ему руку. Мое простое обращеніе видимо тронуло его. Онъ неловко протянулъ мнѣ руку, едва дотронувшись до моихъ пальцевъ.

— Какъ зовутъ тебя? спросилъ я.

— Меня прозвали Ерофеемъ.

— А по еврейски какъ ты именуешься?

— Ерухимонъ.

— Неужели? вскрикнулъ я.

Солдатъ удивленно посмотрѣлъ на меня.

— Разскажи мнѣ, откуда ты, кто твои родители, когда сданъ ты въ военную службу?

Онъ удовлетворилъ всѣмъ моимъ вопросамъ. Увы! это былъ мой несчастный другъ дѣтства, мой сотоварищъ по хедеру, голубоглазый, блѣднолицый Ерухимъ. Я долго колебался, открыть-ли себя Ерухиму или нѣтъ. Наконецъ, по зрѣломъ обсужденіи, рѣшилъ скрыть отъ него наше старое знакомство и не поднимать въ его памяти прошлыхъ воспоминаній, способныхъ только растравить его глубокія раны. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, далъ себѣ слово употребить всѣ своя силы;и знакомства, чтобы избавить бѣдняка отъ дальнѣйшей службы. Освобожденіе это легко можно было достичь въ прежнія времена, тѣмъ болѣе, что Ерухимъ былъ болѣзненъ и хилъ не только по наружности, но и на самомъ дѣлѣ. Я зналъ нѣсколько примѣровъ, что, подъ предлогомъ тяжкой, неизлечимой болѣзни, давали военнымъ чинамъ отставку преждевременно. Конечно, такой результатъ достигался большими хлопотами и издержками. Но я этого не боялся: я зналъ, что могу расчитывать на щедрость еврейскаго общества въ подобныхъ случаяхъ.

Я былъ коротко знакомъ съ евреемъ-подрядчикомъ, поставлявшимъ продовольствіе въ военные госпитали. Этотъ подрядчикъ былъ въ дружескихъ, короткихъ отношеніяхъ со всѣмъ госпитальнымъ начальствомъ. Черезъ него я началъ дѣйствовать. Прежде всего, Ерухима оставили при больницѣ въ качествѣ тяжко больнаго, хотя онъ совсѣмъ почти выздоровѣлъ. Затѣмъ, допускались къ нему посѣтители безпрепятственно и ему дозволялись кратковременныя отлучки ко мнѣ на домъ и въ синагогу, куда всегда тянуло Ерухима съ непреодолимою силою. Онъ такъ искренно, набожно молился, и такъ часто плакалъ горючими слезами во время молитвъ, которыхъ онъ не понималъ и едва могъ читать, что возбудилъ всеобщее сочувствіе и вниманіе евреевъ. На него со всѣхъ сторонъ посыпались щедроты. Я сообщилъ о моемъ планѣ освободить Ерухима отъ военной службы нѣкоторымъ вліятельнымъ евреямъ. Всѣ приняли горячее участіе и изъявили готовность содѣйствовать своими кошельками.

Ерухимъ, или, какъ его потомъ назвали, Ерофей, говорилъ довольно порядочно солдатскимъ нарѣчіемъ, но рѣчь его была отрывиста, безсвязна, непослѣдовательна. Тѣмъ не менѣе, малоno-малу, я узналъ всѣ его похожденія со времени сдачи его въ военную службу. Похожденія эти бросають такой яркій свѣтъ на жизнь тогдашняго еврея-солдата, что я считаю умѣстнымъ подѣлиться разсказомъ Ерофея съ моими читателями. Конечно, я передамъ этотъ разсказъ не въ томъ сбивчивомъ видѣ и не въ тѣхъ выраженіяхъ, въ какихъ я услышалъ его изъ устъ несчастнаго мученика-солдата.

«Меня схватили еврейскіе ловцы, въ первый вечеръ великаго праздника пасхи», такъ началъ свой разсказъ Ерофей.

— Когда открылась дверь, чтобы впустить Илью пророка, вмѣсто него, вбѣжали ловцы и взяли меня. Я почти не помню, что со мной происходило послѣ той минуты, когда меня вынесли на рукахъ. Я, кажется, кричалъ, сколько было мочи, но на мой дѣтскій ротъ плотно уложилась широкая ладонь несшаго меня ловца, и я притихъ. Не помню, какимъ образомъ я очутился на соломѣ, возлѣ двухъ мальчиковъ, спавшихъ крѣпко, въ какой-то душной мрачной комнатѣ, освѣщавшейся ночникомъ. Когда я очнулся, ловцы сидѣли возлѣ меня и предлагали какія-то лакомства.

— Вотъ посмотри на этихъ умныхъ мальчиковъ, какъ они спокойно спятъ, сказали они, указавъ на моихъ сосѣдей. — Какъ и ты, они были схвачены полиціей, но они знаютъ, что чрезъ день, или другой, будутъ свободны, а потому и спятъ спокойно. Посмотри на насъ, вѣдь мы такіе-же богобоязненные евреи, какъ и твой отецъ. Неужели мы способны обидѣть своего брата еврея, да еще бѣднаго малютку, какъ ты?

Говоря подобнымъ образомъ, одинъ изъ ловцовъ прослезился, а другой началъ меня цѣловать. Эти люди не переставали искать, убѣждать и увѣрять меня до тѣхъ поръ, пока я нѣсколько успокоился и, всхлипывая, не съѣлъ предложенныя мнѣ сласти. Они