Шрифт:
Закладка:
Чуть занялась заря, я почувствовалъ сильный толчекъ въ бокъ и съ усиліемъ продралъ глаза. Вчерашнее событіе совершенно стерлось изъ моей памяти. Я мутными глазами обвелъ незнакомую мнѣ комнату, пустую, мрачную, лишенную всякой мебели, своими рѣшетчатыми окнами похожую на ту тюрьму, которою, когда я былъ еще очень маленькимъ, пугалъ меня отецъ всякой разъ, когда я кралъ у него копейки изъ кармана. Я вспомнилъ все, что случилось со мною ночью, вспомнилъ блѣдныя, испуганныя лица отца и матери и зарыдалъ.
— Дуралей, чего орешь? прикрикнулъ на меня лежавшій возлѣ бойкій мальчикъ, постарше и сильнѣе меня, толкнувъ кулакомъ въ бокъ.
Я не обращалъ на него вниканія и еще пуще заплакалъ. Проснулся и другой мальчикъ, протеръ глаза и сѣлъ на нашемъ жалкомъ ложѣ.
— У насъ прибавился еще одинъ? спросилъ онъ своего бойкаго товарища, широко раскрывъ глаза и осмотрѣвъ меня съ любопытствомъ.
— Что проку въ немъ! Веселѣе не будетъ. Это какой-то плаксунъ, размазня, отвѣтилъ бойкій, выставивъ мнѣ языкъ и больно ущипнувъ за подбородокъ.
— Чего ты плачешь, дуракъ? спросили меня оба мальчика въ одинъ голосъ, нагнувшись во мнѣ и засматривая въ глаза.
Одинъ изъ мальчиковъ обхватилъ меня сильными руками и такъ рванулъ разомъ, что я крикнулъ отъ боли.
— Волфъ, не тронь его, за что мучишь? У него отецъ и мать, пусть себѣ плачетъ. А намъ съ тобою вѣдь все равно. Лучше въ рекруты, чѣмъ въ талмудъ-тора, гдѣ насъ бьютъ какъ собакъ, а кормятъ еще хуже собакъ. Оставь его, пусть хнычетъ, а мы давай бороться!
Въ эту минуту ключъ повернулся въ наружномъ замкѣ и одинъ изъ вчерашнихъ ловцовъ, съ жирнымъ, отвратительнымъ лицомъ, вошелъ въ комнату, плотно затворивъ за собою дверь.
— Молодцы! похвалилъ онъ борцовъ. — А ты, оселъ, все орешь? обратился онъ гнѣвно ко мнѣ, сжавъ кулаки. Если ты сію минуту не встанешь и не будешь играть съ товарищами, то я тебя такъ отшлепаю, что…
Онъ свирѣпо схватилъ меня за ухо и сразу поднялъ съ ложа.
Вновь открылась дверь. Явился другой ловецъ съ лоханкой, ведромъ воды и кувшиномъ.
— Ну, дѣтки, ласково обратился къ намъ первый ловецъ: — совершите утреннее омовеніе рукъ и глазъ, и помолитесь Богу, по праздничному. Вотъ вамъ молитвенникъ. Когда кончите молитву, вамъ принесутъ такой вкусный обѣдъ, какого вамъ и во снѣ не снилось.
Волфъ и Лейба, какъ будто сговорившись, подошли ко мнѣ разомъ и спросили ласково.
— Какъ зовутъ тебя?
— Ерухимъ, отвѣтилъ я, всхлипывая и стараясь удержаться отъ рыданій, за которыя я только что былъ наказанъ.
— Ну, товарищъ, полно куксить, пойдемъ мыться и молиться, поѣдимъ хорошенько, а потомъ играть на цѣлый день.
Сначала я упирался, но, мало по малу, уступилъ ласковой рѣчи сотоварищей и умылся. Мы втроемъ начали молиться изъ одного молитвенника. Ловцы, указавъ намъ порядокъ праздничной молитвы, ушли, заперевъ насъ снова. Какъ только ловцы скрылись, Волфъ бросилъ молитвенникъ и пошелъ прыгать по комнатѣ на одной ногѣ.
— Волфъ, что ты не молишься? упрекнулъ его Лейба.
— Все равно. Солдатомъ буду — перестану молиться, и ты перестанешь, и этотъ плакса перестанетъ.
— Это правда, согласился Лейба и оставилъ молитвенникъ мнѣ одному.
Мнѣ страшно сдѣлалось за этихъ мальчиковъ, пренебрегающихъ святою молитвою. Я усердно кончилъ очень длинную молитву. Товарищи между тѣмъ бѣгали взапуски, боролись и подтрунивали надо мною.
— Кончилъ? спросилъ усмѣхаясь Лейба, мальчикъ моего роста, рѣзвый, черноглазый, съ крючковатымъ носомъ и курчавыми волосами и пейсиками.
— Да, тихо отвѣтилъ я.
— Ахъ ты, глупенькій! Ну для чего-жъ ты молишься?…
— А развѣ можно не молиться?
— Да вѣдь ты солдатомъ будешь и ты не только молиться перестанешь, тебѣ и пейсы обрѣютъ и трафнымъ кормить станутъ, и свининой, и даже саломъ!
— Я солдатомъ не буду, возразилъ я.
— А чѣмъ-же ты будешь?
— Тотъ еврей обѣщалъ отослать меня въ матери.
— Тотъ еврей, который тебѣ въ морду далъ?
— Да, тотъ самый.
Волфъ и Лейба повалились со смѣха.
— Бѣдный Ерушко! насмѣшливо пожалѣлъ Волфъ. — У тебя мать, тебя баловали, вотъ тебѣ и страшно.
— А у васъ развѣ матери нѣтъ?
— Ни, ни, никого нѣтъ. Мы талмудторейники. Насъ били по цѣлымъ днямъ, мучили книжками. Вѣчно мы голодали и должны были пѣть для каждаго мертвеца,[86] посѣщать всякую родильницу. Чортъ съ ними! Лучше идти въ рекруты!
Мало по малу мы разговорились и подружились. Я удивлялся коимъ товарищамъ: они были немногимъ старше меня, а говорили и куражились кадь взрослые. Короче познакомившись съ товарищами, я самъ сдѣлался развязнѣе и веселѣе. Намъ принесли вкусный обѣдъ, и мы весело пообѣдали. Явился ловецъ съ ворохомъ орѣховъ и, увидѣвъ меня веселымъ, потрепалъ по щевѣ.
— Вотъ молодецъ, люблю. Ну, играйте, дѣтки, на здоровье. А вечеромъ мы васъ переведемъ въ кагальную избу. Тамъ вамъ еще веселѣе будетъ.
Въ кагальной избѣ, куда насъ поздно вечеромъ перевели было уютнѣе и опрятнѣе. Намъ дали скамьи для ночлега и жиденькія подушки. Рѣшетокъ у оконъ не было, но за то одинъ изъ ловцовъ постоянно сторожилъ насъ. Когда онъ уходилъ, другой заступалъ его мѣсто. Ночью онъ стлалъ себѣ постель поперегъ единственныхъ дверей. Прошло нѣсколько дней. Я ни разу не видѣлъ ни отца, ни матери. Нѣсколько разъ я пытался узнать что-нибудь о нихъ отъ ловца, но онъ всякій разъ утѣшалъ меня.
— Они знаютъ, что черезъ нѣсколько дней тебя приведутъ къ нимъ. Чего имъ безпокоиться?
Однажды, въ катальную избу, ночью, ловцы притащили закованнаго въ цѣпяхъ взрослаго еврея, бородатаго и блѣднаго! Онъ рвалъ на себѣ цѣпи, стукался головою о стѣнку и все кричалъ: «моя жена, мои бѣдныя дѣти». Но ловцы крѣпко на крѣпко его связали и почти насильно кормили, ругая и проклиная его безпрестанно. Съ тѣхъ поръ, какъ появилось это блѣдное, мрачное лицо въ нашей комнатѣ, наше веселье исчезло. Даже самъ бойкій и шаловливый Волфъ сидѣлъ по цѣлымъ часамъ печальный, прдгорюнившись.
Наконецъ, насъ подвезли въ крытой бриченкѣ къ какому-то большому каменному дому, у дверей котораго стояла пестрая будка и шагалъ солдатъ взадъ и впередъ, съ ружьемъ да плечѣ. Вылѣзая изъ бриченки, я услышалъ какіе-то крики, какой-то страшный плачъ. Послышался голосъ матери, звавшій меня по имени, но мнѣ не дали оглянуться, а все сильнѣе и торопливѣе толкали впередъ. На лѣстницѣ и въ большой свѣтлой комнатѣ, куда насъ привели, мы все наталкивались на солдатъ, на офицеровъ и какихъ-то господъ въ черныхъ, короткихъ сюртукахъ, съ блестящими пуговицами. Наши ловцы перешептывались съ какими-то другими евреями, потомъ приказали намъ
