у нас выпадает вечерок, как у других людей. В один такой вечер Билл и решил, что он поедет. Мы все были немного навеселе, поэтому всех подробностей я не помню. Мы пили один тост за другим, а к этому времени тосты иссякли. И мы стали придумывать необычные вещи, за которые можно выпить. Знаете, вроде «За третью дочь лорд-мэра Багдада» или «За левый мизинец на ноге Джун Кей». И Билл сказал: «За рай!» – а потом пробормотал какой-то стих о говорящих зверях и поющих песках и что-то еще.

– И никто не спросил Билла про его рай?

– Нет. Следующий парень уже ждал своей очереди сказать тост. Никто ни на что не обращал внимания. Просто все решили, что тост Билла очень скучный. Я бы и сам не вспомнил его, если бы не наткнулся на эти слова в газете в то время, как мои мысли были заняты Биллом.

– И он никогда больше не упоминал о них? Никогда в трезвом виде не говорил о чем-либо вроде этого?

– Нет. Он обычно не очень разговорчив.

– А как вы думаете, если его что-нибудь сильно заинтересовало, он мог держать это про себя?

– О да, так он и делал. Он не скрытный, просто немного замкнутый. В большинстве случаев он самый открытый парень, какого только можно вообразить. Щедрый на деньги, беспечно относится к своим вещам, всегда готов все сделать для другого. Но в делах, которые в личных делах, если вы понимаете, что я хочу сказать, он как будто закрывает перед тобой дверь.

– У него была девушка?

– Не больше, чем про любого из нас можно сказать, что у него есть девушка. Это отличный пример того, о чем я говорю. Когда вечером те из нас, кто свободен, хотят развлечься, мы не ходим далеко и не очень придираемся. А Билл уйдет сам по себе, один, в какой-нибудь совершенно другой район города, где он нашел что-то больше себе по вкусу.

– Какого города?

– Любого, в котором мы оказывались. Кувейт, Маскат, Катиф, Мукалла. Любой от Адена до Карачи, если уж на то пошло. Большинство из нас летают на трассах с расписанием, однако некоторые – на случайных рейсах. Перевозят кого угодно куда угодно.

– На чем летал… летает Билл?

– Он летает на всех видах трасс. Последнее время он летает между заливом и южным побережьем.

– Вы имеете в виду Аравию?

– Да. Это чертовски мрачная трасса, но Биллу, похоже, она нравится. Я-то сам думаю, он слишком долго летал на ней. Если очень долго летаешь на одной трассе, выдыхаешься.

– Почему вы думаете, что он слишком долго летал на ней? Он изменился?

Мистер Каллен поколебался.

– Не совсем. В общем он был тот же Билл, добродушный и милый. Только вид у него был такой, как будто он не мог отделаться от мыслей.

– Отделаться от мыслей о работе?

– Да. Большинство из нас – фактически все мы – бросаем думать о работе, как только садимся в автобус и едем к зданию наземных служб. И не вспоминаем, пока на следующее утро не говорим «хелло» дежурному механику. А Билл копался последнее время в карте трассы, как будто никогда раньше не летал на ней.

– Откуда этот интерес к трассе, как вы думаете?

– Ну, я думал, что он выискивает путь, чтобы избежать области непогоды. Это началось – интерес к карте, я хочу сказать, – однажды, когда он вернулся очень поздно, после того как его сдуло с трассы одним из этих ужасных ураганов, которые в этой стране приходят ниоткуда. Мы почти распрощались с ним в тот раз.

– А вы не летаете там, где область непогоды?

– На длинных рейсах, конечно, не летаем. Но когда летишь фрахт, приходится садиться в самых диких местах. Поэтому ты более или менее зависишь от милостей погоды.

– Понимаю. И вы считаете, что Билл изменился после того случая?

– Ну во всяком случае, это наложило отпечаток на него. Я был там, когда он сел. Я ждал его на поле. И он показался мне немного потрясенным, если вы уловили мою мысль.

– Не оправившимся от шока.

– Да. Он все еще был там, понимаете? Он даже не очень-то слушал, что ему говорили.

– И после этого он начал изучать карту. Планировал трассы, как вы думаете?

– Да. С того раза это стало главным, о чем он думал, а не о чем-то, что сбрасываешь вместе с рабочей одеждой. Он даже приобрел привычку возвращаться поздно. Как будто он сворачивал с трассы в поисках более удобного пути. – Каллен помолчал, а потом быстро добавил, как бы предостерегая: – Пожалуйста, поймите, мистер Грант, я не говорю, что у Билла сдали нервы.

– Нет, конечно нет.

– Когда сдают нервы, ведут себя совсем не так, поверьте мне. Совсем наоборот. Вовсе не хотят думать о полетах. Становятся вспыльчивыми, пьют слишком много и слишком рано, днем, пытаются изловить короткие рейсы, и их тошнит, хотя они совсем здоровы. Когда сдают нервы, мистер Грант, все совершенно ясно. Это кричит в тебе, как дощечка с именем на палатке. Ничего похожего не происходило с Биллом – и, я думаю, никогда не произойдет. Просто он не мог отделаться от мыслей.

– Это стало для него наваждением.

– Наверное, что-то вроде этого.

– У него были другие интересы?

– Он читал книги, – сказал мистер Каллен извиняющимся тоном, как будто сообщая другому о слабости приятеля. – Даже в этом оно проявилось.

– Как проявилось?

– Ну, вместо книг, в которых рассказываются обычные истории, он читал книги только об Аравии.

– Да? – произнес Грант задумчиво. С того самого момента, как незнакомец впервые упомянул Аравию, Грант «был с ним». Аравия для всего мира означала одно: песок. Более того, Грант понял, что, когда в то утро в отеле в Скооне у него появилось чувство, что «поющие пески» реально существуют где-то, ему следовало связать их с Аравией. Где-то в Аравии действительно были пески, про которые утверждали, что они поют.

– Так что я был рад, когда он взял отпуск раньше, чем собирался, – говорил мистер Каллен. – Мы планировали отправиться вместе и провести отпуск в Париже. Но он передумал и сказал, что хочет сначала одну-две недели побыть в Лондоне. Он англичанин, понимаете. Поэтому мы договорились встретиться в отеле «Сен-Жак» в Париже. Он должен был прийти туда ко мне четвертого марта.

– Когда? – спросил Грант и внезапно замер. Замер всем своим существом, как пойнтер, делающий стойку на птицу, как человек, который целится в мишень.

– Четвертого марта. А что?

Поющие пески интересовали кого-то. Те, кто работал летчиками в ВОКАЛ, были простыми парнями. Однако длинная расплывчатая история о Билле