Наконец Росси решился: он создаст величественную набережную от Зимнего дворца до Исаакиевского наплавного моста, что ежегодно наводят весной через Неву прямо против памятника императору Петру. Впрочем, даже не набережную, а широкий проспект, поднятый на мощных и высоких арках. Их всего десять. По числу стапелей на Адмиралтейской верфи. Высота каждой арки — 35 метров, а ширина — 25. Сквозь эти огромные проемы новые корабли будут сходить на невскую волну.

Длина всего сооружения — 590 метров. С двух сторон для въезда на проспект протянутся пологие пандусы длиной метров по 100 каждый. Три огромные ростральные колонны из мрамора украсят новую набережную. Одна из них будет посвящена закладке Адмиралтейства, другая — началу нынешнего строительства, а третья — самая большая — победам российского флота. Сорок восемь малых ростральных колонн, украшенных арматурой из бронзированного чугуна, будут поддерживать фонари для освещения по вечером и ночью. Все сооружение должно быть сложено из огромных гранитных глыб, чуть околотых для арочных устоев и тщательно обработанных для парапетов.

Проект требует объяснительной записки и точной сметы. Росси прикидывает, считает, перечеркивает и снова считает. Пятнадцатиметровые сваи, гранит, свинец для прокладки между камнями, мрамор, железо, чугун, сама работа — итого 2 391 857 рублей 50 копеек. Теперь можно приниматься за описание.

«Размеры предполагаемого мною проекта превосходят принятые римлянами для их сооружений.

Неужели побоимся мы сравниться с ними в великолепии? Под этим словом следует понимать не легковесность украшений, а величие форм, благородство пропорции и прочность материала.

Это сооружение должно быть вечным.

…Все прекрасные здания, существующие на Дворцовой и Галерной набережных, как бы требуют того, чтобы этот проект был осуществлен; из-за изрезанности берега Адмиралтейства прерывается сообщение между обеими набережными — достойными памятниками Русской империи.

Пусть сооружение этой набережной ознаменует эпоху, в которую мы воспринимаем систему древних, поскольку памятник в целом должен превзойти своим величием все, что создано европейцами нашей эры…»

«Пусть сооружение… ознаменует эпоху, в которую мы воспринимаем систему древних…» Какую эпоху, какую систему? Что означает эта фраза? Попробуем познать ее скрытый смысл.

В Париже или в Риме архитектор наверняка прочел — не мог не прочесть — труд И. Винкельмана «История искусства древности». Просветитель, историк, археолог утверждал, что античные мастера достигли вершин своего творчества только благодаря наличию политических свобод и независимости художника от произвола правителей. Вывод первого европейского искусствоведа навсегда стал твердым убеждением Карла Росси. А вольный дух Франции и Италии мог окончательно утвердить его воззрения на ход истории и права человека.

Петербург встретил помощника архитектора тоже совсем новой, необычной для Росси атмосферой. По воспоминаниям того же Ф. Ф. Вигеля, «… все чувствовали какой-то нравственный простор, взгляды сделались у всех благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее…». Благородные и справедливые указы и постановления публиковались чуть ли не еженедельно: амнистия всем томившимся в казематах Тайной канцелярии; разрешение на ввоз книг из-за рубежа и на открытие частных типографий; запрещение полиции чинить кому-либо обиды и притеснения; необходимость создания Свода законов, «кои одни могут сделать в государстве счастливые времена», и, наконец, запрещение продажи крестьян без земельных наделов — первый осторожный шаг к отмене крепостного права. Все это вселяет радужные надежды даже у самых завзятых скептиков. Поэтому через тридцать с небольшим лет декабрист Николай Тургенев, которого не заподозришь в симпатиях к царю, напишет: «Александр в эту пору своей жизни представлял вообще явление необычайное в русской истории и обнаружил столько искреннего желания добра и справедливости, что именно поэтому возбудил к себе сочувствие и уважение всех честных людей не только в России, но и в Европе». Казалось, что Россия стремится к духовному сближению с вольнодумным Западом. И восторженный, романтический помощник архитектора уверовал в подобную возможность. Вот почему свою грандиозную набережную он мысленно видел как памятник новой эпохе, наступающему в России «золотому веку». Не знал, не мог знать, что всего через пять лет газета «Санкт-Петербургские ведомости» в ответ на усилившиеся слухи об отмене крепостного права напечатает сообщение: «Некоторые злоумышленники распространяют ложные слухи о том, будто бы правительство намерено прервать тесную связь крестьян с дворянством, но слухи эти не имеют ровно никакого основания…»

Если в «Объяснительной записке» Росси утверждал свои гражданские воззрения, то в чертежах и рисунках нашли воплощение его художественные взгляды. Что вдохновляет Карла, что направляет его руку и полет фантазии? Видения древнеримских развалин? Частично, но главным образом исполненные титанической мощи и романтической таинственности архитектурные видения итальянского графика и архитектора Джованни Пиранези. Примечательно, что именно своими циклами офортов «Фантазии на тему темниц» и «Виды Рима» Пиранези оказал немалое влияние на утверждение стиля ампир. Того самого стиля, отцом которого в России полтора десятилетия спустя станет Карл.

Молодость эгоистична. Увлеченный своей идеей, Росси и думать не желал, что его гигантская аркада, высотой почти равная Зимнему дворцу, своей мощью задушит творение великого Растрелли. Маленьким и невзрачным окажется рядом с ней и «Медный всадник» Фальконе. Все же хорошо что грандиозный проект помощника архитектора остался неосуществленным. Росси еще не понял, не прочувствовал особенностей планировки и застройки Петербурга.

Не исключено, что предложение о столь необычном строении могло вызвать удивление и даже испуг членов Кабинета и подчиненных ему зодчих. Звание архитектора Карл Росси не получил, но дабы в бездеятельности не пребывал, поручено ему «делать разные рисунки для работ стеклянного завода и других мануфактур, в ведении Кабинета состоящих». Возможно, в принятии такого решения сыграл свою роль и альбом рисунков, поднесенный еще в мае 1803 года императрице Марии Федоровне. Поистине не ведаем, когда и как нам отзовется.

Итог возвращения в Россию пока неутешителен. Проект отвергнут, звание не присвоено. Есть способности, есть хотение, но нет желанной работы, нет серьезного дела. Правда, есть постоянное жалованье, есть молодость и друзья. Скорее всего, кружок Кутайсова. Самоуверенные гвардейские офицеры, чьи отцы и деды в ушедшем столетии сноровисто меняли правителей на российском престоле, чьи младшие братья составят основу «первой фаланги русского освобождения» и выйдут 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь, эти гвардейские офицеры умели жить легко и весело. Они с улыбкой влюблялись и с улыбкой делали шаг к дуэльному барьеру. Проведя шумную ночь за жженкой, утром бодро красовались на плацпараде. Днем чинно прогуливались по Невскому и по Дворцовой набережной, а вечером мчались за семь верст по Петергофской дороге в «Красный кабачок», где полстолетия назад бахвалились своей силои буйный кутила Александр Шванвич и братья Орловы. Зимой частенько скакали всей компанией в маскарад к Фельету, где, сбросив оковы этикета и укрывшись маской, шалили