вдруг его пересекла с востока на запад искристая светлая полоса! «На роду мне написано так: дороже любой стороны — казачий край. Добрался на хутор, вступил в свой двор — и точно ногами в землю врос! Силу от неё почуял. Значит, имеет степь особое притяжение в зависимости от того, кто жил здесь, трудился, кто защищал её... Она — моя кровная, вечная. И надо победить и вернуться! Иначе не простится мне за отца...»

И многие, многие жители южной России видели в ту ночь редкое вселенское диво: пролёгший по небосклону светозарный крест, начертанный то ли указующей Божьей дланью, то ли метеоритным дождём...

КНИГА ТРЕТЬЯ

Подвигом добрым я подвизался, течение совершил,

Веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды,

который даст мне Господь, праведный судия, в день оный...

Второе послание к Тимофею св. апостола Павла

Часть первая

1

Отверзлись хляби небесные и трое суток кряду поили степь, точно живой водой избавляя от зимней немочи. И солнце проглянуло умытое, окрепшее, по-мартовски ясное! И загремело ярополье, круша на косогорах сугробные оталыши, разгоняя ручьи в долину Несветая, — где по балкам и старицам, где по ревучим теклинам, а то и прямопутьем, своенравно топя хуторские угодья.

Подступило половодье и к шагановской леваде. Коловерть захватила берег и, наползая на луговину, грозила яблоням и камышовой клуне. Узнав об этом от сына, Лидия без промедления убрала оттуда огородную утварь. А затем допоздна, при блеске молодого месяца, копала вдоль база защитную канаву. Федюнька ей помогал — оттаскивал к забору хворост, отгребал вороха прелой ботвы. А на стояке плетня копилкой сидел кот Кузя и одобряюще мурлыкал. Порой, шаля, он тянул лапку к серебряной серьге полумесяца, висевшей как будто рядом. Но, слыша мальчишеский смех, кособочил рыжую голову и удивлённо замирал. Федюнька поглядывал то на кота, то на блескучие капельки звёзд, то на лунный сад и чему-то улыбался. А мать, тяжело дыша, поочерёдно орудовала штыковой и подгребной лопатой и на вопросы не отвечала. И, поддавшись её настроению, пострел приумолк, старательно очищал с лопат налипь, чтобы маме легче работалось. Усталость и скука одолевали, и он прислушивался, как в прибрежных потёмках, прибывая, позванивала вода, словно стеклянные висюльки люстры.

Спать легли в нахолонувшем за день курене. У обоих хватило сил только помыться да перехватить тыквенной каши. Укрыв сынишку, Лидия вошла в зал, стала раздеваться. На перемену погоды болезненно ломило поясницу. Вспомнив, что скоро Пасха и в лампадке осталось масло, она подошла к божнице, нащупала коробочку спичек на краю угольника. Оранжевая горошинка лампады осветила комнату, кинула тусклую тень на стенку. Лидия погрела одеревенелые ладони над огоньком. И, близко глядя на икону, на лик Богородицы, вдруг ощутила прилив волнения. Точно этот мрак, кругом обступало её одиночество. Она зашептала молитву, но слова как-то теряли значение. Пережитое въяве, земное терзало душу. Ей верилось и не верилось, что был дом полон людей. И казалось, ничто не порушит шагановской семьи! Жили они воедино, понимая друг друга. Вихрь войны разметал! Навеки унёс свёкра... И теперь она с сынишкой и греет хату, и тянет жилы на колхозной каторге, живя одним — ожиданием мужа...

Ветер-полуночник, разгулявшись, гнал сон. Лидия смятенно прикидывала: когда отослала мужу последнее письмо. Ответ чаще всего получала недели через три. Яков молчал второй месяц. Как будто и не приезжал на побывку... Она поднялась, ёжась от прохлады, достала из комода связку конвертов. Поцеловала подвернувшийся листок и, улыбнувшись причуде, аккуратно положила письма мужа под свою подушку. Думая о любимом, сама не заметила, как подремь спутала мысли ...

И увидела она под ветром, в текучем золоте, колосящуюся ниву и себя — праздничную, распокрытую, в белом платье. Вдвоём с сынишкой идут они по степной дороге, над которой струится дивный свет, заливая горизонты, и навстречу им — неведомая путница. Чем ближе подходила она, тем необоримей охватывала Лидию радость. Старинное одеяние, омофор на голове, просветлённое чело, показалось, были знакомы. Она пригляделась. И восторженный ужас объял душу! Лидия узнала, узнала Богородицу... А та, что остановилась перед ними, в чьих омутных, сияющих очах таились жалость и скорбь, протянула руку, поднимая Лидию с колен. «Мы встретились на дороге, сестра моя. И равны в своём материнстве, — ласково увещевала Владычица. — Скажи, есть ли где поблизости источник? Меня мучит жажда. Я иду издалека». — «Есть! Мы покажем. Здесь, в балке, родничок», — приветливо отвечала Лидия и первой спустилась по тропинке. К удивлению, у родника сидели и дед Тихон, и свекровь. А Яша — она угадала его по походке — тоже спешил к родным по чабрецовому скату. Невыразимую благодать ощущала Лидия, пока не подошли к роднику, мерцающему на дне балки. Она глянула вниз и вскрикнула: вода почернела! «В этом каменном ложе не вода, а слёзы, — проговорила Богородица, вознося руку. — Разве ты не знала?» — «Нет! Мы раньше пили из него...» — «А теперь — война. И велики страдания, и безутешны печали. И ты, сестра моя, не приходи сюда. А кто испил — уже поздно... Там, на холме, зреют яблоки. Принеси мне, добрый отрок». И когда Федюнька подал сквозящие белым наливом плоды, Пресвятая Дева поцеловала его в вихрастую макушку. «Вот истинное счастье, зерно земное. В детях мы остаёмся. Или умираем дважды, если теряем их...» Владычица прощально кивнула и пошла, быстро удаляясь. Лидия оглянулась — балку затянуло сумраком: ни Якова, ни родных уже нельзя было разглядеть. Раскатисто загрохотало. Рыжей гадюкой вильнула по тучам молния. Лидия закричала вслед Богородице, взывая о помощи. Но не услышала своего голоса...

Разбуженная страхом и ощущением чего-то несбывшегося, Лидия долго лежала с открытыми глазами, стараясь разгадать запутанный сон, понять, к добру он или к беде. Говорят, Пресвятая дева является избранным. Но как объяснить родник? Чёрное — к несчастью. И без того тревожно на сердце, а тут привиделось такое... Одно утешало, что Странница поцеловала Федюньку в голову. Это, конечно, к хорошему.

А перед зарей, шлёпая босыми ногами по полу, пострел примчался из спальни. Растолкав мать, юркнул к ней под одеяло — в теплушко.

— Ты, маманюшка, сны глядишь, а на хутор немцы лезут. Слышишь, пушки? Давай в погреб сховаемся!

Спросонья Лидия не сразу сообразила.

— Какие пушки?

— Да на берегу! Близочко...

И верно, в поречье перекатывались гулы. Они