Дать забвенье о разлуке с девой сердца моего, —

О Леноре, взятой в Небо прочь из дома моего, —

   Не оставив ничего…

Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах —

Чуткой, жуткой, странной дрожью проникал меня всего;

И, смиряя страх минутный, я шепнул в тревоге смутной:

«То стучится бесприютный гость у входа моего —

Поздний путник там стучится у порога моего —

   Гость, и больше ничего».

Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,

Восклицая: «Вы простите – я промедлил оттого,

Что дремал в унылой скуке – и проснулся лишь при стуке,

При неясном, легком звуке у порога моего». —

И широ́ко распахнул я дверь жилища моего —

   Мрак, и больше ничего.

Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая

В ощущеньях, человеку незнакомых до того;

Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,

И единственное слово чуть прорезало его —

Зов: «Ленора…» – Только эхо повторило мне его —

   Эхо, больше ничего…

И, смущенный непонятно, я лишь шаг ступил обратно —

Снова стук – уже слышнее, чем звучал он до того.

Я промолвил: «Что дрожу я? Ветер ставни рвет, бушуя, —

Наконец-то разрешу я, в чем здесь скрыто волшебство —

Это ставень, это буря: весь секрет и волшебство —

   Вихрь, и больше ничего».

Я толкнул окно, и рама подалась, и плавно, прямо

Вышел статный, древний Ворон – старой сказки божество;

Без поклона, смело, гордо, он прошел легко и твердо, —

Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего

И вверху, на бюст Паллады, у порога моего

Сел – и больше ничего.

Оглядев его пытливо, сквозь печаль мою тоскливо

Улыбнулся я, – так важен был и вид его, и взор:

«Ты без рыцарского знака – смотришь рыцарем, однако,

Сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатер!

Как зовут тебя в том царстве, где стоит Ее шатер?»

   Каркнул Ворон: «Nevermore».

Изумился я сначала: слово ясно прозвучало,

Как удар, – но что за имя «Никогда»? И до сих пор

Был ли смертный в мире целом, в чьем жилище опустелом

Над дверьми, на бюсте белом, словно призрак древних пор,

Сел бы важный, мрачный, хмурый, черный Ворон древних пор

   И назвался «Nevermore».

Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,

Точно в нем излил всю душу, вновь замкнул ее затвор.

Он сидел легко и статно – и шепнул я еле внятно:

«Завтра утром невозвратно улетит он на простор —

Как друзья – как все надежды, улетит он на простор…»

   Каркнул Ворон: «Nevermore».

Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,

И сказал ему: «Наверно, господин твой с давних пор

Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока

И отчаялся глубоко и, судьбе своей в укор,

Затвердил, как песню скорби, этот горестный укор —

   Этот возглас: «Nevermore».

И, вперяя взор пытливый, я с улыбкою тоскливой

Опустился тихо в кресла, дал мечте своей простор

И на бархатные складки я поник, ища разгадки, —

Что сказал он, мрачный, гадкий, гордый Ворон древних пор, —

Что хотел сказать зловещий, хмурый Ворон древних пор

   Этим скорбным: «Nevermore».

Я сидел, объятый думой, неподвижный и угрюмый,

И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор;

Мысль одна сменялась новой, – в креслах замер я суровый.

А на бархат их лиловый лампа свет лила в упор, —

Ах, на бархат их лиловый, озаренный так в упор,

   Ей не сесть уж – nevermore».

Чу!.. провеяли незримо, словно крылья серафима —

Звон кадила – благовонья – шелест ног о мой ковер:

«Это Небо за моленья шлет мне чашу исцеленья,

Благо мира и забвенья мне даруя с этих пор!

Дай! – я выпью, и Ленору позабуду с этих пор!»

   Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, – произнес я, замирая, —

Ты – пророк. И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор

Занесли тебя, крылатый, в дом мой, ужасом объятый,

В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, —

Говори: пройдет ли рана, что нанес его топор?»

   Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, – повторил я, замирая, —

Ты – пророк. Во имя Неба, – говори: превыше гор,

Там, где Рай наш легендарный, – там найду ль я, благодарный,

Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, —

Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?»

   Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Если так, то вон, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты».

Гневно крикнул я, вставая: «Этот черный твой убор

Для меня в моей кручине стал эмблемой лжи отныне, —

Дай мне снова быть в пустыне! Прочь! Верни душе простор!

Не терзай, не рви мне сердца, прочь, умчися на простор!»

   Каркнул Ворон: «Nevermore».

И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон,

Над дверьми, на белом бюсте, – там сидит он до сих пор.

Злыми взорами блистая, – верно, так глядит, мечтая,

Демон, – тень его густая грузно пала на ковер —

И душе из этой тени, что ложится на ковер,

   Не подняться – nevermore».

Перевод А. Жаботинского

Иллюстрация Гюстава Доре

Комментарии

Из сборника «Гротески и арабески»

Метценгерштейн

Впервые опубликован в еженедельнике «The Saturday Courier» (Филадельфия, 1832, 14 января). На русском языке – в журнале «Приложение романов к газете «Свет» (1884, кн. 11).