— Все, до свидания.

— Мой паспорт. Он у вас на столе.

— Ах, да. Вот он. — Иш-Кошер протянул ребе паспорт, а после его ухода немного постоял, барабаня пальцами по столу.

Глава 34

Ребе оценил тот факт, что полиция узнала об их визите к Мевамету. Возможно, рассказали Дэн или Рой. Если бы Мевамет (а это вряд ли) сделал какие-то записи о предстоящей встрече и полиция их нашла, они относились бы к Стедману. Его имя вряд ли понадобилось бы записывать, ведь он не собирался покупать машину. Почти невероятно, что информацию дал Дэн, ведь он отказался пойти в полицию. А если передумал и пошел, разве не должен был он сначала позвонить ребе? То, что не позвонил, могло означать просто рассеянность — или желание впутать ребе в это дело? Зачем? Или его свояк хочет получить место в Барнардз Кроссинг и Дэн старается для родственника?

Ребе отверг эту идею как мелодраматичную и абсурдную. И все же — что он знает о Дэне Стедмане? Конечно, они приятно побеседовали, но тот никогда с ним не откровенничал. Ребе знал только, что Дэн — тележурналист. А внезапное решение ехать в Хайфу, разве не странно? Нормальный человек хотел бы обсудить трагедию, случившуюся после их визита. Ребе старался не думать об этом и все же…

Его мысли вернулись к Рою. Тот был куда более реальным источником информации для полиции. Если Мевамет делал записи, он записал бы «Стедман», полиция могла решить, что это Рой, затем в ходе допроса стало бы ясно, что он ходил туда с отцом и другом отца, Дэвидом Смоллом. У Роя не было причин этого скрывать. Но почему он не позвонил ребе и не предупредил? Ответ прост: юношеская безответственность, Дэн как раз про это и говорил.

Он позвонил Рою, едва придя домой. Ответа не было. Он позвонил попозже, но и на следующий день никто не ответил, и ребе выкинул это из головы. Рой собирался прийти в пятницу вечером, там он его и увидит. А если Рой решит отказаться, для этого ему придется позвонить.

До появления гостей ребе решил не затрагивать этот вопрос. Ведь Суббота — день мира и покоя. Конечно, если кто-нибудь из Стедманов заговорит об этом, он поддержит разговор, но сам не начнет.

Стедманы пришли раздельно, но почти одновременно. Не успел он открыть дверь одному, как появился другой. Было уже поздно, и все сразу прошли к столу, затем постояли, пока ребе читал киддуш — благословение на вино, которой начиналась Субботняя служба.

Но столе была обычная Субботняя трапеза: куриный суп, фаршированная рыба и цыпленок. Рой привык питаться в столовых и университетских кафе, и для него это было деликатесом. Он нахваливал Мириам и охотно принимал добавку.

— Не часто удается так поесть, — объяснял он, — и все так вкусно!

Постепенно, под влиянием еды и вина, он расслабился. Возможно, благодаря присутствию маленького Джонатана или потому, что ребе с женой были относительно молоды, обстановка за столом воцарилась непосредственная, вовсе не такая, как на Субботних обедах у дяди Хьюго. И хотя тетя Бетти тоже пыталась быть непринужденной, торжественный дух праздника веселье подавлял.

Когда все перешли к чаю, разговор зашел о Рое и его учебе. Совершенно расслабившись, он рассказал о своих проблемах.

— Я не слишком хорошо говорю на иврите, и это мешает. Но израильские студенты — они такие замкнутые, да и американцы тоже. Мои лучшие друзья — арабы.

Парень произнес это с вызовом, но отец решил не реагировать и с воодушевлением сказал:

— Ну, Рой, это прекрасно. Я хочу, чтобы ты увидел все стороны здешней жизни.

Странно, но Рой не почувствовал благодарности. Ребе тоже молчал.

— Думаю, ребе не согласен, — заметил Рой.

Ребе Смолл медленно покачал головой.

— Да, не согласен. Если бы между мной и моими соседями Розенами были разногласия, а ко мне бы пришел гость и встал на их сторону, я бы имел право оскорбиться.

— А разрешите вам заметить, ребе, множество студентов дружат с арабами.

— Рад за них.

— Но вы же только что сказали…

Ребе кивнул.

— Они в ссоре, и хорошо бы, чтобы одна из сторон или обе переменили свои взгляды, как если бы миссис Смолл постаралась помириться с мадам Розен. Но в случае с гостем все иначе.

— Твоя сторона, моя сторона — все это устарело и годится лишь для войн и прочего, — Рой подался вперед. — Наше поколение так не рассуждает, мы не считаем, на какой стороне родились. Для нас важно, какая сторона — за правое дело. Посмотрите, как американцы моего поколения относятся к Вьетнаму: ваше поколение считает их врагами, а мы не согласны. Идеи вашего поколения дали нам войны, загубили экологию, породили голод и болезни. Мое поколение пытается это изменить.

— Здесь он прав, ребе, — заметил Дэн. — Думаю, мы все спутали, а они стараются распутать.

— Нет, — покачал головой ребе. — Все плохое, что есть в мире, — это не наша вина, а вина всего человечества. Оно же ответственно и за все хорошее. Мы живем в мире людей, а не в саду Эдема. И предыдущее поколение тоже старается все распутать, просто потому, что новое еще неопытно. Пройдет по крайней мере десять лет, Рой, прежде чем твое поколение сможет что-то сделать. И почему ты называешь еврейских студентов замкнутыми? Они из того же поколения. А арабы? Тоже твое поколение, но они сеют террор в стране, а не пытаются решить все миром. Если бы настал мир, они могли бы сражаться с бедностью и болезнями в своих собственных странах…

— А почему израильтяне не делают этого в своей стране?

— Разве? — спросил ребе.

— А сефарды — они же живут в трущобах и не имеют возможности нормально развиваться.

— Израильское правительство старается им помочь, — заметил Дэн.

— Оно может делать и больше, — обернулся Рой к ребе.

— Каждая страна может делать больше для своих обездоленных жителей, — мягко ответил тот. — Назови такую, которая с этим справилась.

— Но здесь должна быть нация идеалистов, — запротестовал Рой.

— Разве? Надеюсь, нет, — сказал ребе.

— Почему? — Рой был поражен. — Смешно, что раввин так считает. Разве вы не хотите, чтобы страна была идеальной?

— Не хочу. Наша религия нацелена на практическую жизнь. Этим иудаизм отличается от христианства: мы не просим своих людей быть святыми. Как сказал Гилель: «Если не я для себя, кто для меня?» Традиционно мы всегда считали, что заработок на пропитание — единственное, что