Обязан на твои вопросы я

Ответить — это правда.

Так знай же, дочь христианина,

Сродни убийце великанов,

Что я уплыл в Маркланд.

Когда ни ты, ни твой отец не захотели меня слушать, Я попытался отстоять наш край родной.

Но миром я не совладал

С Захватчиком Земель.

И он теперь возьмёт, что пожелает.

Если не поплывёшь ты дальше и не заглянешь глубже, Последняя надежда гибнущей Гренландии

Умрёт вместе с тобой.

3

Хильда Ансгардоттир узрела сразу, как проснулась, звезду дневную, взошедшую над фьордом, и, не теряя времени, верёвку отвязала от камня, послужившего причальным. Окинув взглядом водную равнину впереди и бухту Эй-риксфьорда позади, она задумалась, дальнейший курс свой намечая. Её частенько посещали различные видения, но прежде никогда так не была уверена она в том, что наделена даром провидческим, а не охвачена безумием. Если осталась хоть какая-то надежда родину спасти, то надо действовать, на риски невзирая. Однако лишь безумец бросит вызов морю на лодке вёсельной, и Хильда это знала. Она молитвы возносила асам[59] и Эгиру[60], гадая, слышат ли они, пока гребла волнам наперекор.

Внезапно обнаружила она, что некое течение её несёт и держит, как ни старалась управлять судёнышком своим. Хильда едва весло не потеряла, пытаясь сбавить ход. По-настоящему забеспокоилась она, когда морской простор расширился безмерно, а берег скрылся где-то за спиной. Столь же нежданно, как и увлекло, течение замедлилось и отпустило лодку. Исчезли волны, и теперь, насколько можно было видеть, поверхность стала ровной, словно замёрзший пруд.

Тут Хильда поняла, что очутилась на перекрестии морских дорог. Она глаза закрыла, как часто делала на перекрёстках родной Гренландии, и разуму позволила блуждать, где пожелает. В руке она держала то ожерелье, что Волунд в дар принёс и на столе её отца оставил… то ожерелье, что тайком взяла, пока совет преследовал Друга Глубин вне зала. Хильда сидела и ждала. Довольно скоро к ней пришло оно, видение, заставившее лодку закачаться так, что полетели брызги. Сама же Хильда оцепенела от того, что ей открылось.

Она улицезрела вновь Волунда Друга Глубин. Он находился в Маркланде, той западной земле, которую исследовали предки Хильды и не нашли пригодной, прежде чем в Гренландию вернуться. Там Волунд и его народ в тёмном лесу битву вели со странными людьми, похожими на северян, что продают гренландцам шкуры медведей белых. Те безбородые враги, не пользуясь мечами, сражались как берсерки. Откуда-то известно было Хильде, что чужеземцы поклоняются некой голодной твари, живущей в небесах, и ненавидят Волунда вкупе с его глубинным богом. Даже не успев понять, кто побеждает, она назад помчалась по волнам, а после — под волнами, чтобы увидеть днище лодки, покачивающейся посреди бескрайней черноты морской. Она пришла в себя с уверенностью жуткой, что кто-то снизу смотрит на неё.

Лодка опять пришла в движение, однако Хильда не торопилась открывать глаза, ибо прекрасно понимала, что сделать это означало бы себя навечно потерять — бурлящий звук воды, отхлынувшей в холодном воздухе, являлся явным признаком того, что на поверхность всплыло нечто гораздо большее, чем сам конь-кит[61]. Она успела повидать много такого, что угнетает разум, не добавляя к этому железной тяжести безумия, давящего на череп в стремлении оставить трещины, где только можно. Лодка неслась быстрее и быстрее, пока не стала прыгать по волнам как плоский камень, великаном ловко брошенный, но Хильда не смотрела всё равно. Потом донёсся звук разверзшейся воды, словно в неё упала ледяная глыба. Мгновение тишины, затем нос лодки наклонился вниз, а днище во что-то твёрдое со скрежетом упёрлось. Почувствовала Хильда, как желудок взбунтовался, когда её вперёд швырнуло, и, вопреки желанию незрячей оставаться, глаза сами собой открылись.

Закат уж наступил. Скалистый остров перед Хильдой возвышался. Лодка её стояла на краю приливного бассейна: корма слегка покачивалась в воздухе прозрачном, а нос опущен под углом к воде. Недоумённо оглядевшись, Хильда приметила пещеру в одной из стен бассейна. Дверь закрывала вход, что очень удивило. Дверное полотно изображения покрывали, прекрасно видимые, на расстояние невзирая. То, что предстало перед взором Хильды, пронзило мозг сильнее, чем любой ночной визит, рождённый вторым зрением, и потому, будь меньше хладнокровия в ней, она бы даже отвернулась с отвращением.

Она ещё не надивилась, что в таком месте очутилась, как дверь внезапно распахнулась, жадно заглатывая воду. Прежде чем Хильда успела закричать от страха или издать клич боевой, бросая вызов, лодка её вперёд качнулась резко, с края бассейна сорвалась и устремилась вниз палым листом, по мельничному жёлобу скользящим. Лодчонка снова налетела на что-то твёрдое, сухое, когда дверной проём прошла. Хильда сумела только изумиться, что по ту сторону светлее, чем снаружи, как дверь захлопнулась за ней.

Ансгар Гримссон оплакивал родную дочь, когда не возвратилась та, и приказал раба повесить за то, что видел, как она уходит утром злополучным, но сообщать не торопился, хотя в тот просвещённый век такие наказания применялись редко, разве что к убийцам подлым. Ансгар так горевал, как мало кто горюет из отцов, ибо подозревал, что сам отчасти виноват в её исчезновении. Будь даже добрым год, зима его бы омрачила, ведь море бушевало сильно, а дичи становилось меньше, и чувствовал весь остров скорбь отцовскую о дочери пропавшей. В разгар зимы суровой, когда настал месяц барана[62], Хильда Ансгардоттир вернулась в отчий дом, что в Браттахлиде.

Есть два сказания о том, какой удел был Хильдой принесён гренландцам, но оба сходятся по поводу того, что та пришла не трупом из морской пучины, не ангелом из глубины небес, а появилась прямо из скалы во фьорде, подобно гному из старинной песни. Зелёная кольчуга защищала грудь и спину, сияя даже в темноте ночной. Похожий шлем плотно сидел на златовласой голове. В руке держала Хильда меч, сродни которому не видывали со времён легенд, — огромный, с лезвием зазубренным, сплошь в рунах, извилистых и чёрных, как шрамы свежие, что её руки и ноги покрывали. Едва лишь из пещеры выбравшись, она направилась в зал своего отца, но страшный меч сдавать не пожелала, опасным золотом сверкнули вдруг глаза, когда забрать его при входе попытались. Вот тут-то и расходятся сказания. Мы же последуем за дочерью того, кто ожерелье отринул, к достойному концу, который дарят ей певцы, вот с этой речью пламенной перед народом Браттахлида:

Я прорубила себе путь сквозь ад неведомый

И