— Не принято — подтвердил клад — Да и как? У нас ног нет, друг к дружке в гости не сходишь. У нас каждому свое место и срок отведены, как положили, так и лежи, жди урочного часа.

— Резонно — я вытер пот, выступивший на лбу. Ох, не просифонило бы меня по ночному холодку.

— Но я все равно все про всех знаю — протараторил клад, как видно испугавшись того, что на этом разговор и закончится. Он вообще оказался изрядным болтуном, сразу видно, что в каком-то смысле француз — В этом лесу еще двое таких, как я. Ну, не совсем как я… Точнее, совсем не как я. Мы разные тут собрались. Я веселый и добрый, со мной хорошо. А вот на южной опушке лежит старый клад, он мрачный и злой, ты к нему лучше не суйся. Его зарыли давным-давно, он всех человеков ненавидит. Двоих даже в болото завел, есть тут такое в середине леса. Маленькое, но вязкое и глубокое. Золотым блеском этих дурачков заманил и утопил. Ему даже местный владыка не указ, плевать он на него хотел, вот как!

Над нами ухнул филин, тихонько зашуршали кусты, а следом за тем послышались легкие, почти невесомые шаги.

— Мое почтение, лесной хозяин — я воткнул лопату в землю, повернулся и отвесил поклон сухенькому бородатому старичку, одетому в потертую ватную фуфайку — Прости что без даров, так уж получилось.

— И тебе здравствовать, Хозяин кладов — чуть подшамкивая, отозвался лесовик — А что до даров — пустое, ты меня сильно порадуешь, если этого пустомелю отсюда куда спровадишь. Так уж он мне надоел своими причитаниями да жалобами — сил нет. До чего дошло — я в эту часть леса без нужды особой ходить перестал. А еще, я так понимаю, ты и в другим подземным сидельцем мне нынче пособишь. Верно ведь?

— Вы про гребешок и кольцо? — уточнил я — Да?

— Не знаю ничего ни про то, ни про другое — сдвинул брови старик — Я про ведьмин тайник речи веду. Ты же по его душу нагрянул?

— По его — подтвердил я — Да вот перепутал одно с другим, понимаете ли. Принял этот клад за тот. Вот, приходится теперь копать.

— Слушай, Хранитель, а у меня кроме этих еще один клад есть! Давай ты и его заберешь, а? — хитро прищурил глаз лесной хозяин — Одним махом всех троих! И тебе прибыток, и мне облегчение!

— Не советую — влез в беседу клад — Тот старик с опушки очень злой, от него хорошего не жди! Кровь на нем, с нее он и силу тянет.

— А ну цыц! — рассердился лесовик — Тебе слова не давали!

— На крови, значит — я снова взялся за лопату — Плохо.

— Разбойное то злато — признался лесовик — Озоровала одно время в этих краях шайка, люди в ней лихие собрались все как один, кровь лили как водицу, свою жизнь в копейку не ставили, а чужой и вовсе цену не назначали. Их это казна, ее атаман в моем лесу спрятал опосля того, как всех своих дружков щурь-травой уморил. Может, делить нажитое на всех не пожелал, может, еще почему, мне то неведомо. Спрятал и ушел, да так и не вернулся. Видать, наткнулся на заугольника почище его самого, сила силу завсегда ломит. А казна так тут и лежит, смердит что куча дерьма, корни деревьев злобой своей подъедает. И ведь чем дальше, тем больше чернота по опушке ползет. Обычный человек ее не увидит, разве что только мураши ледяные по коже у него пробегут да померещится, что в спину кто-то зыркнул, но я-то все примечаю да чую. Мне в моем лесу такого не надо. Хранитель, забери его себе, а я в долгу не останусь.

— Почтенный… Как вас по имени-отчеству? — я снова воткнул лопату в землю и повернулся к лесовику.

— Фрол Евграфыч — с достоинством ответил он.

— Почтенный Фрол Евграфыч, ни о каких долгах речь идти даже не может — заявил ему я — Ваши сородичи, лесные хозяева, мне жизнь столько раз спасали, что это я вам всем по гроб жизни обязан. И клад этот я непременно из вашего леса уберу, даже не сомневайтесь. Единственное — не сегодня. Не хочу я показывать злато-серебро, тем более такое той, кто меня у леса ждет. Вы же поняли, о ком речь идет?

— Тоже верно — огладил бороду лесовик — У Марфуты глазок-смотрок, она все примечает. А коли что понравится, так непременно под себя подтянуть пожелает.

— Марфута — я ткнул лопатой в землю, и с удовлетворением услышал, как штык скрежетнул по металлу — Во как вы ее!

— Так она по моему лесу ишшо мелочью голозадой бегала — усмехнулся Фрол Евграфыч — И сестрицы ее тоже. Деревня тут раньше стояла, Вязино звалась, они все отсюда родом и есть.

— Сестрицы? — окапывая по бокам довольно-таки приличных размеров сундук, уточнил я — Хммм… Только про Аглаю слышал вроде.

— Трое их народилось, одна за другой — сообщил мне лесовик — Трое. Прасковья, Марфута да Аглая. Матерь ихняя на последней, Аглае, надорвалась, да от горячки родильной в могилу сошла, ей даже Анисья-старица, бабка Марфутина, помочь не смогла, хоть и знающей ведуньей была. Ко мне приходила, мандрагыр-корень просила, и дал бы я ей его, да откуда взять, коли нету. А через десяток лет и старшенькая, Прасковья, за матерью отправилась. Только, значит, она в возраст вошла, только Анисья начала ей знания да наследие передавать, как сгинула Парашка, будто и не жила вовсе. Куда, чего — неведомо, как не искали ее следы, все без толку. Да и так ясно было, что нет ее более на свете. Вот так Марфута старшей и стала, только толку с того чуть. Бабка ее к себе близко не подпускала, видно, недоброе что в ней чуяла, даже для их племени через край бьющее. Или подозревала что. Прасковью она сильно любила, более остальных.

Полагаю, небезосновательно. Убрать сестру, стоящую на дороге к власти и силе вполне в стиле Марфы Петровны. Да и история с младшенькой в свете этого рассказа заиграла новыми красками. Как-то начал я сомневаться в том, что она сама внезапно постарела и умерла. Чую, помогли ей по-родственному.

Впрочем, это точно не мое дело. Я не полиция нравов и не гражданский суд.

Слушая рассказы лесовика, я наконец-то закончил выкапывать клад, отчистил потемневшие от времени бока сундука от глины, и даже сбил напрочь проржавевший замок с петель.

— Открывай! — нетерпеливо потребовал клад — Отпускай меня!

— Свободен — разрешил я — Проваливай.

Крышка скрипнула, в свете фонарика сверкнули камни украшений, которых в сундуке имелось изрядное количество, и это, не считая всего прочего, вроде пары золотых блюд, приличных размеров креста того же металла и просто монет. Неплохо поживился в Москве Антуан Жан Огюст Анри Дюронель, надо признать. От души погулял. Не знаю уж, какой он был полководец, но в грабежах месье толк явно знал.

Как всегда в таких случаях, глаза затянула пелена, предшествующая показу неизбежного ретрофильма. Впрочем, на этот раз она выступила его частью, оказавшись дымом канонады. Понятия не имею, какое именно сражение разворачивалось передо мной — то, что случило под Городечно или под Миром. А, может, это была сама Бородинская битва? Нет, нет, положительно не знаю. Дым, орудия, бьющие чуть ли не в упор по мерно шагающим к ним полкам, наша казачья лава, сцепившаяся в жестокой схватке с наполеоновскими уланами, десятки тел да кровь на траве — вот и все, что я смог разглядеть.