Он позволил теме закрыться, но, немного пожевав сэндвич, вновь начал придираться ко мне.

– «Джорджи-Порджи, ну и нахалка! Всех мальчишек перецеловала»[2]. Что это вообще за имя – Джорджия?

– Мою прапрабабушку звали Джорджия. Первая Джорджия Шеперд. А папа зовет меня Георг.

– Да, я слышал. Звучит отвратительно.

От злости к моим щекам прилила кровь, и мне искренне захотелось плюнуть ему в лицо, глядя с высоты своего коня на его аккуратно подстриженную, идеальной формы голову. Моисей поднял на меня взгляд и слегка ухмыльнулся, что привело меня в полное бешенство.

– Не смотри так на меня. Я не пытался тебя обидеть. Но Георг ужасное имя для девочки. Черт, да оно для любого ужасное, за исключением разве что короля Англии.

– А мне кажется, что оно мне подходит, – надулась я.

– Ой, да неужели? Георг – это имя для старомодного мужчины с британским акцентом или для мужчины в белом напудренном парике. Я бы на твоем месте надеялся, что оно мне не подходит.

– Ну, мне ни к чему кокетливое имя, не так ли? Я никогда не была сексуальной.

Я пришпорила Сакетта и резко натянула поводья, желая поскорее убраться отсюда. Клянусь, больше никаких обедов для Моисея! Он придурок, и мое терпение подошло к концу.

Но, отъехав чуть подальше, мне показалось, я услышала его бормотание вслед:

– Просто продолжай убеждать себя в этом, Джорджи-Порджи. Как и я.

На следующий день я снова привезла ему обед.

Моисей

– Знаешь, а ведь ты ей нравишься, – игриво улыбнулась мне Пиби.

Я просто хмыкнул в ответ.

– Ты нравишься Джорджии, Моисей. И она чудесная девочка – милая, симпатичная! Почему бы тебе не уделить ей немного внимания? Это все, чего она хочет. – Пиби подмигнула, и по моей груди и животу начал распространяться жар, хотя я всегда гордился своей способностью его контролировать.

Может, сейчас Джорджия и хочет только внимания, но долго это не продлится. Если я проявлю к ней интерес, она захочет проводить больше времени вместе. А затем захочет, чтобы я стал ее парнем. И в таком случае она захочет, чтобы я был нормальным – как она. А нормальный – это настолько не про меня, что я даже не представляю, как им стать.

И все же…

Я подумал о том, как она уснула, пока я расписывал потолок ее комнаты. Я посмотрел через щель между подмостков и увидел ее прямо под собой – свернувшуюся калачиком вокруг подушки, которую стащила с кровати. Казалось, будто я парил в двух метрах над ней. Ее волосы цвета пшеницы, которая росла в полях вокруг нашего городка, рассыпались вокруг плеч. Но они не были жесткими и не торчали во все стороны. Нет, они были густыми, шелковистыми и вились из-за косички, которую она носила весь день. Джорджия была высокой – не настолько высокой, как я, – и стройной, с карамельной кожей и темно-карими глазами, которые резко контрастировали с русыми волосами. Моя полная противоположность. У меня были светлые глаза и темные волосы. Может, если нас скрестить, все физические различия сгладятся. Мой живот сжался. Никто бы о таком и не подумал. И уж тем более со мной.

Временно позабыв о картине, я просто наблюдал, как она спит. Мужчина в углу комнаты – он мысленно визуализировал мне историю Джорджии, и мои руки быстро воплощали в жизнь образы из головы – исчез. Я гадал, удастся ли мне призвать его обратно. Картина еще не была готова.

Но я этого не сделал. Вместо этого я очень долгое время смотрел на Джорджию – на девушку, которая обосновалась в моем разуме так же бесцеремонно, как призраки. В кои веки в моей голове витали собственные образы и идеи для картин. Я впервые заснул с умиротворением на душе и Джорджией рядом.

Джорджия

До того, как Лакки оказался у нас, его вообще никто не пытался укротить. У папы не было времени его дрессировать, а вот у меня его было навалом. К тому же все говорили, что я в этом деле мастак. Так что я проводила с Лакки несколько часов каждое утро, чтобы он привык ко мне, собственноручно кормила его и делала все возможное, чтобы он изо дня в день видел только меня. Он отбегал при моем приближении, нервно топтался, когда я преграждала ему желанный путь, и всем своим видом показывал, что мое присутствие ему досаждает. Только спустя целый месяц он наконец позволил мне закинуть лассо ему на шею и выгулять его на лужайке. Еще через две недели он позволил надеть на него уздечку и поворачивал голову в ту сторону, в которую мне надо.

– Вот так, хороший мальчик. Ты наконец-то начал слушаться, да? – я улыбнулась, пытаясь не выдать свою радость.

Лошадей нужно тренировать при помощи физических нагрузок. Не бить их, нет. Нагружать. Лошадь не хочет забираться в фургон? Не стоит заталкивать ее. Пусть наматывает круги вокруг фургона, пока не выбьется из сил. Затем снова попытайтесь поднять ее по рампе. Не хочет? Пускай еще побегает. В конце концов она поймет, что, если залезть в фургон, ей дадут отдохнуть. И каждый раз будет подниматься по рампе с энтузиазмом.

Я начала терять терпение. Папа всегда говорил: работая с людьми или животными, главное – не терять терпение, это большая ошибка. Но меня немного занесло. Лакки позволил управлять его головой, а я хотела управлять им целиком. Я сжала его гриву в кулаках и подтянулась, задевая животом его бок. Он замер, слегка подрагивая, и я почувствовала эту вибрацию в своем животе. Меня охватило предвкушение, затуманившее здравый смысл.

– Мы же друзья, Лакки, верно? – прошептала я. – Давай немного пробежимся. Так, совсем чуть-чуть.

Он не отстранился, и я приняла это за знак согласия. А затем одним быстрым движением перекинула ногу и забралась на него. Как только мой зад приземлился на его спину, мы сорвались с места, и мой желудок скрутило от чудовищного понимания, что он не готов. Но было слишком поздно. Я уже сидела на нем, и деваться было некуда. Лучше бы он просто решил меня сбросить – я умела группироваться при падении. Вместо этого он помчался галопом по полю, и я насмерть вцепилась в его гриву. Мы перепрыгнули через забор, отделяющий наш участок от Джин Пауэлл, и я изо всех сил попыталась слиться с ним в одно целое, но очень трудно держаться на лошади без седла. Они гладкие, скользкие и могучие, и мои бедра дрожали от прилагаемых усилий. Мне удалось преодолеть