Родители даже не знали, что и думать о моей комнате. Никто не знал. Для такого тесного пространства это было как-то чересчур. Стоя посреди спальни, с обволакивающей тебя красками сказкой, было легко потерять голову от масштаба его творения, от проработанных до мелочей деталей и глубины картины. Но я ее просто обожала. Я оставила всю мебель посредине комнаты, создавая небольшой островок, чтобы ничто не закрывало вид на стены, и повесила гирлянды по краям, чтобы, выключая настольную лампу перед сном, они освещали сон слепца своим рассеянным, теплым сиянием. Выглядело это просто волшебно.

Вручая Моисею сто долларов за его работу, я чувствовала себя просто идиоткой. Эта сумма едва могла покрыть его траты на краску и инструменты. Но больше у меня не было, и, говоря по справедливости, я понятия не имела, во что ввязывалась, попросив его нарисовать картину на моей стене.

Деньги его явно порадовали – будто он забыл, что они вообще ему полагались, – и, спрятав купюру в кожаный кошелек и положив его в карман, Моисей искренне меня поблагодарил.

Глава 4. Джорджия

Папа говорит, что лошади отражают энергетику людей. Если ты напуган, лошадь будет избегать тебя. Если сомневаешься в себе, она воспользуется твоей неуверенностью. Если сам себе не доверяешь, то и она не станет. Они как детектор лжи. Это вам не ядерная физика и не вуду. Есть определенные причины, почему, потерявшись, мы даем лошади самой выбирать направление. Она всегда приведет нас домой.

От моего внимания не ускользнуло, что лошади боялись Моисея. И если папина теория верна, на самом деле страх испытывал Моисей, а они просто отражали самую сильную эмоцию. Некоторые люди опасались лошадей. Они такие массивные и сильные. И, будем честными, в противостоянии человека с лошадью… ну, лошадь надерет вам зад.

Но я не думаю, что Моисей боялся самих лошадей. Не совсем. Он боялся чего-то в общем. Испытывал тревогу, отчаяние, депрессию – что угодно. И наши лошади это чувствовали.

– Помнишь, как Сакетт лягнул меня? – спросила я отца одним утром, пока мы готовились к сеансу иппотерапии.

– Угу.

– Он просто отзеркалил эмоции Моисея, не так ли?

Папа резко поднял взгляд – ему явно не нравилось предположение, что Моисей хотел ударить меня по голове.

– Моисей боится, пап. Мне кажется, рисование помогает ему выпустить часть этой негативной энергии. Но я тут подумала: может, если мы наладим его контакт с лошадьми, ему это тоже поможет…

– Первое правило терапии, Георг.

– Это какое?

– Можно пригнать коня на водопой…

– …Но пить его не заставишь, – вздохнула я, заканчивая старую пословицу.

– Верно. Может, ты и права насчет Моисея, и мы наверняка сможем ему помочь, когда и если он этого захочет. Почти любому можно помочь иппотерапией: детям, супружеским парам, людям с зависимостью, депрессией. Я не знаю никого, кому не стало бы лучше от времяпрепровождения с лошадьми. Но это выбор Моисея. Ты девочка упертая, Георг, но вы с этим парнем два сапога пара.

В этом я даже не сомневалась. В смысле в том, что Моисей – моя пара. Может, тот удар в голову или короткое столкновение с насилием на фестивале навеки меня изменили. Может, дело в его образе спасителя, или же я просто влюбилась в художника, который оживил белого коня на стенах моей спальни. Но Моисей отказывался выходить у меня из головы. Я поймала себя на том, что с утра до вечера искала его взглядом. Его прабабушка обратилась за помощью ко всем знакомым, и как только Моисей закончил работу для моего отца, то начал чинить забор для Джин Пауэлл. Вероятно, это займет его на всю оставшуюся часть лета, учитывая, сколько у нее акров земли. В довершение всего его наняли для демонтажа старой мельницы к западу от города, которую закрыли двадцать лет назад.

Я могла придумать сотню причин, чтобы совершенно «случайно» проехаться вдоль забора, но вот старая мельница – это уже совсем другое дело. В итоге я решила, что буду разбираться с проблемами по мере их появления, но в моей голове уже зарождался план. О своей одержимости я старалась не думать, поскольку тогда пришлось бы признать, что она есть. А я не из тех девушек, которые одержимы парнями и постоянно проверяют, не смазалась ли помада, и поправляют прическу в их присутствии.

Однако именно это я и делала: распускала косичку и расчесывала пальцами волосы, подъезжая на лошади к границе территории Джин Пауэлл поздним июлем. С собой у меня был обед для Моисея. Я специально перехватила Кэтлин, когда она выходила из дома, и как бы ненароком упомянула, что мы с Сакеттом как раз направляемся в нужную ей сторону. Она игриво улыбнулась, давая понять, что ее так просто не обдурить, и я почувствовала себя глупее некуда. Может, Кэтлин Райт и восемьдесят, но она почти ничего не упускала из виду. Особенно учитывая, что я «случайно» перехватывала ее уже третий день подряд.

Заметив мое приближение, Моисей недовольно нахмурился, и я уже в энный раз задалась вопросом, чем я так ему не угодила.

– Где Пиби? – спросил он.

– Кто это?

– Моя прабабушка. Но я зову ее сокращенно Пиби.

– Я увидала, что она идет в эту сторону, и поскольку я с Сакеттом и так сюда направлялась, то решила прихватить твой обед.

– Правильно говорить «мы с Сакеттом». И ты «увидела», что она идет в эту сторону, – он посмотрел на меня с отвращением. – А не «увидала».

Мне так не казалось, но я взяла его слова на заметку. Мне не хотелось, чтобы Моисей считал меня глупой.

– Все местные так говорят. Даже моя бабушка! Этот город сведет меня с ума, – проворчал Моисей.

Да, похоже, кто-то встал не с той ноги. Но, как по мне, пусть жалуется сколько влезет – главное, чтобы он общался со мной.

– Ладно, я поработаю над своей грамматикой. Может, тебя еще что-то во мне не устраивает? А то это явно не единственный пункт в твоем списке.

Моисей вздохнул, но вместо ответа предпочел задать собственные вопросы.

– Почему ты здесь, Джорджия? Твой отец в курсе, где ты проводишь дни?

– Чтобы доставить тебе обед, Эйнштейн. А по поводу второго вопроса – нет. С чего бы ему знать? Я не обязана отчитываться перед ним каждый раз, как решаю прокатиться на лошади.

– А он знает, что ты перепрыгиваешь через заборы?

Я пожала плечами.

– Я