Шрифт:
Закладка:
Знаете, Борис, вы точно очертили реалии моей собственной жизни – сегодня мое общение с коллегами тоже происходит в основном в виртуальном пространстве. Но тогда возникает вопрос: а существует ли еще литературная жизнь эмиграции в ее традиционных формах?
БК Мне трудно судить о литературной жизни эмиграции в целом, поскольку моё участие в этой жизни (объединения, встречи и т. д.) минимально. Знаю, что в традиционных формах живого общения авторов литературная жизнь существует в Нью-Йорке. В Сан-Диего активно работает литературный клуб «Кактус». Я и сам выступал с чтением стихов в Питтсбурге, Балтиморе, Сан-Диего, Нью-Йорке. Но, действительно, реальность заметно вытесняется виртуальностью. Как во всяком сложном явлении здесь можно видеть и плюсы и минусы. Однако начавшееся движение неостановимо. Мне, правда, удаётся избежать участия в социальных сетях, сам жаргон которых вызывает отторжение: каждый встречный называется «другом», Девятая симфония Бетховена – «песней» и т. д. Нет у меня и «умного» телефона, зависимость от которого уже напоминает эпидемию. Упрёк, что я просто «устарел», безусловно, приму.
Вместе с тем моя библиотека электронных книг далеко превзошла физическую и даёт доступ к изданиям, которые никогда бы иначе не попали мне в руки. Но жаль, жаль добрых старых книг, с потёртыми обложками, пожелтевшими страницами, с запахами клея и типографской краски… Увы.
* * *
Собранье электронных книг,
Теней умерших книг бумажных, —
Пустившись в плаванье однажды,
Находишь всё, что хочешь, вмиг.
И всё ж нахмуришься, жалея —
Убил клавиатурный лёд
Бумаги хруст и запах клея
И ветхий тёплый переплёт.
И вспомнишь вдруг из этой жали
Про книжку сказок дней иных,
Как руки бабушки дрожали,
Когда она читала их…
Уникальная черта публикаций в Интернете – читатели без границ. Откуда только не приходили отзывы! А вот два удивительных случая из цикла «Нам не дано предугадать,/ как наше слово отзовётся». В эссе «Учитель» (памяти А. А. Маркова) я употребил прилагательное «апокрифический». Соответствующая цитата вошла в национальный корпус русского языка, как иллюстрация словоупотребления этого термина. В эссе об «еврееведческом» двухтомнике Солженицына есть небольшое рассуждение о языке писателя. Оно цитируется в Энциклопедии русского языка для школьников. И, кстати, думая о судьбах эмигрантской литературы, нельзя обойти вопрос о языке, об оторванности от метрополии, от океана живой речи. Не пишем ли мы на своего рода ладино, сохраняя – кто знает, может быть для будущих исследователей – архаичные формы русского языка? Сколько новых слов появилось! Судя по программам первого канала ТВ (только таковой мне здесь ограниченно доступен), по новым фильмам, изменилась сама музыка речи. Многие неологизмы кажутся уродливыми, но мне ли судить? Язык – живой организм. Словари пытаются уложить его развитие в какие-то рамки. Однако сколь часто приходится меняться им самим под натиском народа-языкотворца!
ЕЦ Уходя в эмиграцию, погружаясь в неё, русский (или русскоязычный) писатель, тем не менее, не может проститься с Россией. Не буду задавать вопрос о «долгом прощании», притягивании и отталкивании – отвечу за вас. Вашим стихотворением, оно публиковалось и в США, и в России:
* * *
Россия —
памяти ожог. —
Хоть свечи погасил я, —
Прошу Тебя,
еврейский Бог,
Пусть выживет Россия.
Храни Россию у межи,
При резкой смене галса —
Прошу за всех,
кому там жить,
За всех, кто там остался…
Спаси простёртою рукой
И Тайною Шумера, —
И пусть придёт в Москву покой,
Достоинство и вера…
БК Спасибо, что напомнили это стихотворение мая 1997-го. По его поводу известный российский филолог, прозаик и критик, профессор Московского университета Владимир Новиков писал: «Для истории отечественной религиозно-культурной мысли Ваше стихотворение «Россия – памяти ожог» означает необходимую и уникальную нишу. «Прошу Тебя, еврейский Б-г, пусть выживет Россия» – так до Вас в поэзии не писал никто, а тот, кто скажет после, должен будет дать ссылку типа «как Кушнер некогда сказал».
Признаюсь: никакой ностальгии именно по России у меня нет. Со времени отъезда там не был, да и не тянет поехать. Иногда оказываюсь там во сне – просыпаюсь в ужасе. Есть печаль по ушедшей молодости, по друзьям, по местам, где был счастлив… И, конечно, воспоминания бывают не всегда радостными. При моей импульсивной манере сочинения стихотворение часто оказывается мгновенной фотографией состояния души. Среди таких «фотографий» были и очень резкие, несправедливые. Они ранили меня самого. Отсюда и «Россия – памяти ожог». Конечно, желаю счастья и благополучия Бельгии, Франции, Канаде, Грузии – назовите страну. Но всё-таки Россия на особом месте в сердце – там остались друзья, родные, наконец, могилы. В кинофильме «Семь стихотворений» я читаю ещё одно такое «ожоговое» стихотворение:
* * *
Зарево над далью,
Тени – блок-посты… —
А по междушпалью
Редкие цветы…
Памятью опалой,
Вдоль болот-осок —
Шпалы, шпалы, шпалы… —
Щебень и песок…
Небо так высоко,
Звёзды высоки —
Камыши-осока,
Жалобы-гудки…
Ржавые кривые,
Звездопад дождём… —
Мы полуживые
По путям бредём…
Из росы горошин
В искрах свет-факир… —
Как же он заброшен —
Этот горький мир…
Тяжесть кирасирья,
Солнце на оси… —
Бедная Россия… —
Б-г тебя спаси…
Счастлив тот, кому довелось умереть там, где он родился.
Послесловие
«Путешествие через поля жизни»: памяти Бориса Кушнера
Известно, что полно и глубоко человек часто раскрывается на своем пути к смерти. Мы общались с Борисом Кушнером в течение двух десятилетий: я публиковал его стихи в ежемесячнике Шалом, который редактирую; дарили друг другу свои книги с теплыми и, не сомневаюсь, искренними посвящениями; случалось, подолгу говорили о сложных перепутьях литературы эмиграции. Борис горячо одобрил мой замысел подготовить цикл бесед с писателями зарубежья: «Какие тут откроются сюжеты, если только не бояться мыслить и говорить честно!» Сам он
