Шрифт:
Закладка:
— И за что меня батя мучит? Осточертела мне ваша школа. Уехала бы я от всего этого к черту на кулички!
— Да-а! А что бы сказал святой отец, узнав, что его дочь к черту отправилась?!
— Наверно, и глазом не моргнул бы. Кажется, только и мечтает побыстрее меня сплавить. Если бы любил, разве отдал бы на растерзание извергу?
— Кому это?
— Учителю, кому же!
«Как она смеет так говорить о Василии Макаровиче?» — возмущенно подумала Нюргуна, а поповна продолжала:
— Ну, какой он учитель, разве он имеет право нас учить? Говорят, семинарии своей не кончил — женился. Заставляет задачки решать. Зачем мне это надо? Что я, платьев своих не сосчитаю? Считал бы лучше сам, сколько коров у жены.
— Может, твой батя лучше учит? — вспылила Нюргуна. — Никогда его трезвым не увидишь. Позавчера прямо на уроке заснул.
Нюргуна тут же прикусила язык: поповна не обидчива, но страшная ябеда.
— А твой учитель… — набрала в грудь воздуха поповна, но тут появились другие школьники, и она благоразумно осеклась, поглядывая, как они галопом мчатся мимо. — Эх, батя, батя! Зачем ты дал мне жизнь. Лучше бы мне совсем не родиться, чем учиться в этой школе. Задачи, задачи! Ну, зачем они мне, девушке!
На лице поповны появилось страдальческое выражение, и Нюргуна догадалась: лентяйка опять не выполнила задания. Поповна достала из сумки карандаш, потерла его о платье и начала что-то царапать на стене. Нюргуна заглянула к ней через плечо и ахнула. На бревне чернело что-то вроде стихов: «Все учители — мучители, кипеть вам в адовой смоле!»
— Здорово, а? — самодовольно сказала поповна. — Это я сама придумала.
— Что ты делаешь? — воскликнула Нюргуна. — На виду! Нас же накажут!
Она поплевала на платочек и бросилась стирать написанное, но буквы стали еще четче: карандаш оказался химическим.
Поповна засмеялась:
— Боишься! Самая богатая невеста в Кыталыктахе трусит. А кого из учителей ты боишься больше: батю или Василия? Ну конечно, батю! Что я спрашиваю. Василий же твой дядя. Ты его даже, по-моему…
Она наклонилась к уху Нюргуны и шепнула.
— Нет, что ты! Опомнись! — с ужасом вскрикнула Нюргуна.
— Не отпирайся. А он тебя тоже…
Поповна снова потянулась к уху.
— С ума сошла! — Нюргуна оттолкнула ее и ринулась в церковь.
Неправда, что каждый новый день повторяет предыдущий. Это только кажется. Вот сидишь ты, как и вчера, на той же самой скамье. Рядом с тобой, как и вчера, пыхтит верзила Федот — княжеский сынок. Перед тобой та же тетрадь, а вдали, перед доской, по-вчерашнему прохаживается Василий Макарович. Но что-то изменилось… Что именно — никак не понять, но что-то явно изменилось. Вот вчера, например, в этот же час Нюргуна с таким старанием, прикусив губу, решала задачу! А сегодня рука не поднимается, чтобы взять ручку, и голова занята совершенно другим.
Чем же? Глупостями, которые нашептала поповна?
Как не надоест этим гадким людям подсматривать, подслушивать и выдумывать всякую чушь. Очень старательно занимается Нюргуна. За эти два года догнала княжеского сына, который не меньше пяти лет долбит науку.
А попадья — то там, то сям со значением уронит: «Усердно учит Василий племянницу жены, усердно». Так скажет, что и не поймешь, похвала это или намек.
А однажды Нюргуна сама слышала от попа: «Учитель? Какой он учитель. Бродяга — больше ничего. Одним взял, что на богатстве женился». И вот сегодня его дочка ляпнула такое, что… Нет, Нюргуне даже вспоминать стыдно об этом.
Вот людишки! От зависти клевещут, от зависти! Еще бы поп не завидовал Василию Макаровичу! «Закон божий» свой и тот не помнит. Вечно нос уткнет в книгу и читает. Только и знает, что богом стращать. Тоже — законоучитель!
Попадья тете завидует. У тети и земля, и скот, и муж какой славный, а у нее что? Живут подачками прихожан, а муж — поп, страшный, бородатый, да еще пьяница.
А дочка их Нюргуне завидует! Тупица! Не знает, сколько будет дважды два. Ни ума, ни старания.
Василий Макарович… Кажется, с каждым днем он становится все добрее, все красивее. Никто в округе не похож на него. Смотреть бы ему бесконечно в глаза, слушать без конца его глуховатый спокойный голос…
Вот он заглянул в чистую тетрадь Нюргуны и тут же отошел. О чем он подумал? Наверно, он читает все ее мысли.
— А некоторые не пишут, — прервал ее раздумья голос соседа.
Этот Федот — тоже порядочный подхалим и ябеда.
Он страшно любит смотреть, как наказывают его товарищей по школе.
— Таскина… — голос Василия Макаровича, как всегда, спокоен. — Решай задачу. Времени осталось мало…
По сводчатому потолку куда-то ввысь летят ангелы. Что значит куда-то? Они летят к богу! У них прозрачные шелковые крылья, и сами они чисты и невесомы. Как лицо и руки Василия Макаровича. Как хорошо, что он так близко. От него в мрачноватой церкви светло, как в поле. Счастье Нюргуны и всего мира в этих узких крепких ладонях.
— Она не пишет! Не пишет! — вновь заныл Федот.
Школьники загалдели и побросали ручки.
— Я устал.
— И я!
— У меня задача не получается.
— Это все Таскина виновата!
Нюргуна со злостью оглядела класс. Что они болтают? Вытрясла знания из их голов, что ли? Из пустого мешка много не вытряхнешь.
— Почему не писала, Нюргуна?
— Я… на ангелов смотрела… Они…
Она не знала, что сказать. Все засмеялись.
— Вот как, — не повышая голоса, сказал Василий Макарович. — Ну что же, задачу решишь дома. Кстати, это касается всех, кто не закончил ее здесь. А что касается ангелов…
Он поднял свечу и осветил роспись. От того, что не рассердился, не стал ругаться и сразу переключил внимание
